Невинная для грешника

На всю ночь Марк действительно остаётся со мной. Рядом во всех смыслах этого слова. Он оберегает меня, защищает, хотя кажется, что это ему самому помощь нужна больше, чем мне. Намного больше. Но мой принц не жалуется ни словом, ни делом. Молчит, если смотрю на него слишком пристально, затыкает рот поцелуями, делает всё, чтобы я не спрашивала лишнего.

Собственно, зачем нужны лишние слова и вопросы, если и так понятно: ему тяжело. Настолько, что ночью он спит тревожно, борется с кем-то невидимым и несколько раз, будто убегая от опасности, бьёт сильно меня ногой, забрасывает сверху руку, так и не просыпаясь, подкладывает под мою спину вторую руку, притягивает к себе и шепчет что-то невразумительное. Неразборчивое, но беспокойное.

Меня отчаянно клонит в сон, но глаза сомкнуть даже на минуточку не получается. Не могу себе этого позволить. Вместо того, чтобы плавать в безбрежных морочных водах, я глажу Марка по голове, распутываю влажные пряди, говорю, что люблю его безумно. Настолько сильно, что дышать без него разучилась. К рассвету на его коже скапливается столько липкой ледяной испарины, что, наплевав на всякие условности и правила приличия, промокаю её простынёй.

Да плевать, потом постираю. Разве это важно?

Зато о своих проблемах мне думать некогда и это… хорошо. Потому что до приезда Марка я только и делала, что волновалась о маме, смотрела на экран телефона, следила за стрелками часов и молилась, чтобы всё обошлось.

Марк спас меня от тоски, вытащил из неё поцелуями и лёгкой болтовнёй. Даже заботой о себе вытянул из мутных вод переживаний о маме. Через два дня ей назначена операция, и это выбивает меня из колеи, тревожит и путает.

* * *

Марк в одних трусах стоит на моей кухне… это совершенно невероятное очень киношное зрелище, но я всё равно не могу налюбоваться на его широкую спину. Он красивый, очень и кажется ещё красивее просто потому, что люблю его бесконечно – эта ночь показала мне это в полной мере. Доказала.

Я сижу, подперев кулаками подбородок, смотрю на хлопочущего Марка и так легко вдруг становится. Хорошо. Душевно.

– Что ты там делаешь? – спрашиваю, а в голосе моём странная игривость. – Запах фантастический.

– Ты ж в курсе, что я в Америке жил. Панкейки – единственное блюдо, которое я умею готовить.

– Это блины? Пышные такие…

– Нет, – Марк оборачивается, потрясает в воздухе железной лопаткой и смотрит на меня с осуждением. – Это панкейки, глупая! Кстати, кленового сиропа у тебя случайно нет?

Марк, очень смешной, осматривает мою кухню, а я хохочу в голос.

– У нас тут не капитолийские холмы, а обычная постсоветская кухня. В нашем городе даже клёны не растут, – не могу перестать смеяться, потому приходится зажать рот ладонью, пока отпустит. – Но у нас есть варенье! Грушевое. По цвету очень даже подходит.

– Неси своё варенье, – командует Марк, а я нахожу в шкафчике пол-литровую баночку с янтарным сиропом и кусочкам фруктов внутри.

Красота и моё любимое.

Дальше мы просто завтракаем, и блины – ой, панкейки, простите, – Марка оказываются самым вкусным блюдом на свеет. Пышные, ароматные, с тёмной кофейной корочкой, как с картинки из кулинарного журнала, они просто тают во рту.

– Вкусно? – Марк усмехается, орудуя ножом и вилкой. – Ну, я ж говорил. Это просто замечательно.

– Ты просто замечательный.

Тянусь к его губам, запечатываю на них поцелуй, а Марк слизывает сладкий сироп.

– А ты вкусная.

– Это всё мамино варенье.

– Это всё ты.

Всё это похоже на сказку, и я купаюсь в ней, позабыв обо всём на свете

Где-то вдалеке квартиры слышится перезвон – телефон Марка оживает. Мой принц напрягается, смотрит куда-то вглубь себя и возвращается к блинам. Но неизвестный абонент настойчив, и Марк чертыхается сквозь сжатые зубы, нервно отбрасывает вилку и резко поднимается из-за стола. Несчастный стул, ещё купленный много лет назад папой, жалобно скрежечет ножками по полу и уезжает на десятки сантиметров назад.

– Всё хорошо?

– Всё отлично, не бери в голову. Я сейчас.

Марк уходит в спальню, где сбросил свои вещи накануне, а я решаю прибрать со стола. Что-то мне подсказывает, что звонит Марку кто-то неприятный, но гоню от себя эти мысли.

Правда, любопытство не даёт покоя, и я вся обращаюсь вслух. Но даже если бы не хотела ничего слышать, квартира у нас маленькая, стены тонкие, и каждое слово доносится до меня очень чётко, хотя Марк вряд ли кричит.

«Нет, я не думал об этом. Папа… прекрати давить. Ах, я должен? Должен да? О, обязан даже… ага, так даже. Ну, хорошо. Да, хорошо, я приеду. Но это в последний раз, слышишь? После я увольняюсь и занимаюсь своим делом. Да, в последний раз. Я всё сказал!»

Наверное, если бы не нагрянула эра дорогих мобильных телефонов, которые жалко лишний раз в руки взять, чтобы не повредить, сейчас я бы услышала звук шваркнувшей на рычажки телефонной трубки.

Марк злой. Очень злой. Его гнев я чувствую кожей, хотя между нами стенка.

Я бросаю глупые тарелки, иду в спальню, а Марк стоит у стены, опираясь на неё рукой и наклонив голову, и часто-часто дышит. Словно марафон пробежал без подготовки.

– Я не буду спрашивать, всё ли хорошо…