Невинная для Лютого

Осторожно опустил девушку на ноги, но не отпускал, держал ладонями ее за талию, приподнял руки выше, к подмышкам, заставляя Лину почти встать на носочки. Губы хотели сказать, какая она светлая в этот миг, румяная и сочная, но я добавил стали в голос и сделал ей больно. В который раз. Зачем, сам не знаю, будто привычка защищаться, будто хотел, чтобы она меня до глубины души ненавидела за все, что причинил.

— Чех нагрянет на днях, Кирсанова. — Натянул губы в презрении, которое липло к коже, как что-то инородное. Лина мне нравилась, и я ничего не мог с этим поделать, просто тонул, тонул, тонул… И захлебывался. — Мы должны сыграть этот спектакль так, чтобы никто не смог опровергнуть наши чувства. Тебе придется несколько дней ночевать в моей комнате, потому что, если Чех заявится внезапно — раскусит, и тогда бесполезно было мучиться.

Она покраснела так, что, казалось, рассвет не так багрян, как её кожа. Распахнула рот, округлила глаза. Блестящие, светлые, манящие… И вдруг обвила мою шею руками, прижалась крепко и поцеловала почти по-настоящему. Почти, потому что в следующее мгновение Кирсанова отстранилась и сухо проговорила:

— Я справлюсь. Даже не сомневайся, Лёш.

Хотел что-то еще сказать, но слова встали в горле комком иголок. Поискал взглядом идущего по дороге Алика, махнул ему и обратился к Лине, совсем севшим голосом:

— Конюх покажет тебе все, я не десять минут отойду.

И я сбежал.

Мчался по тропинке в сторону пролеска, по высокому снегу, позволял веткам шиповника рвать куртку и руки. Разрешал холодному ветру взрывать легкие, мерзлому воздуху сечь кожу. Шрамы не спасут, не искупят мой грех, я должен что-то сделать. Но что?

Еще никогда так быстро не бегал!

Задыхаясь ввалился в приземистую калитку и рухнул перед памятником на колени. Вихри снега поднялись над головой и бросились в лицо. Отрезвляя, возвращая меня из нелепой ванильной сказки в реальность. Туда, где любимой нет, а мой единственный сын в руках ублюдка. Кирсанов поплатится за все. Я что зря клялся?!

— Мила… прости меня, — я сгреб снег руками и вгрызся в него зубами. — Прости, что слаб духом, что предал, что… позволил другой войти в свое сердце. Пожалуйста, не отворачивайся от меня! Я забываю твой облик, он будто куда-то уплывает в туман за горизонт, и я себя ненавижу за это. Ласковая моя, веселая, я нашел Саше хорошую маму, она за ним присмотрит, не бросит в беде, воспитает. Знаю, что ты не одобришь, но у нас нет другого выхода, никто не поможет. В мире нет больше добра, осталось одно зло и грязь. Я вынужден довериться, потому что она… — стало не хватать воздуха, — настоящий Ангел. Не злись, Мила-Милочка! Я буду с тобой. Вот увидишь, мы встретимся. Обязательно где-то там в облаках будем вместе, — губы что-то еще говорили, но я уже не соображал. Согнулся, уткнувшись лбом в холодный камень, и тупо орал. Позволил себе впервые за два года слезы. Они текли по щекам, будто лава, обжигая и делая меня беззащитным.

И меня внезапно осенило. Я выровнялся, потянулся ладонью камню и вытер выбитое изображение на плите. Жена и здесь улыбалась, будто ей все ни по чем. Будто не было той кровавой ночи, что переломала наши жизни через колено.

— Я знаю, как защитить детей, — пробормотал онемевшими от холода губами. — Я должен грохнуть Чеха и посадить Кирсанова.

Назад я не шел, а полз. Еле переставлял ноги. Казалось, что не только душу погрузило во мрак, но и небо беременным пузом легло на голову. Когда я вышел к конюшне посыпались первые снежинки. Ветер поднялся, деревья зашумели, кони заволновались.

Послышался вскрик. Стрела волнения пробила грудь, я неосознанно рванул ко входу и, когда увидел Ангелину, не мог сделать вдох.

Глава 52. Ангел

— Алик, вы когда-нибудь падали с коня? — спросила я, наблюдая, как парень бережно обращается с лошадьми.

— Кто не падал, тот и не садился толком на коня, — усмехнулся он и показал щербинку на зубах. — А почему вы спрашиваете?

— Вспомнила, каково это, — вздохнула я. — Когда летишь к финишу, и победа вот-вот будет в твоих руках, сердце уже вырывается из груди, а дыхание перехватывает, как лошадь спотыкается, и накрывает болью.

Так можно было бы описать произошедшее только что. Когда я воспарила от неожиданного и невероятно трогательного подарка. Трудно было ожидать от Лютого чего-то подобного. Это подкосило и окрылило, и испугало, и… Я поцеловала его не потому, что хотела доказать качество своей игры. Поблагодарила. За минуту счастья. Пусть после этого стало больно и до ужаса противно.

— Это и называется «с небес на землю», — снимая упряжь, посмотрел на меня Алик. — Я понимаю, о чём вы, хоть и не участвовал в скачках. Лишь тренировал солдат.

— Как это? — заинтересовалась я.

— Есть конные подразделения, — пожал плечами Алик, — не знали? Я проходил срочную службу как раз в таком, и по загадочному распределению оказался единственным призывником, кто знает о лошадях чуть больше, чем то, у них четыре ноги. Зато через месяц я натренировал парней так, что наш отряд прозвали кентаврами.