Неволя

Через несколько дней Кулан подтвердила его подозрения, рассказала, как Такику, угощая маленького господина сладостями, говорила ему много нехороших слов про Озноби: что он обворовывает их с матерью, что он нехороший человек, а возможно, и чародей, потому что всех опутал, точно сетью, и мать его, её любимая госпожа, находится под влиянием векиля и делает только то, что он скажет, и из-за него, мол, погибло много добрых мусульман. Это она говорит всякий раз, когда Лулу приходит к ней, а когда покидает, Такику принимается плакать и всеми святыми молить его, маленького господина, быть осторожным и опасаться векиля.

Михаил передал Джани все услышанное от Кулан. Та очень встревожилась, позвала Такику в свою юрту. Зная злой, раздражительный характер стряпухи, Джани спокойным, но строгим тоном сообщила: ей известно, какие непозволительные речи ведет Такику с молодым господином, восстанавливает его против векиля и уже добилась своего - Лулу утратил дружеское расположение к нему, а это с её стороны очень дурно. Затем она посоветовала оставить её сына в покое, либо в противном случае им, ей и Такику, придется расстаться.

Стряпуха нахально рассмеялась и, уперев руки в бока, заявила, что она не побоится расстаться с госпожой, ибо она добрая мусульманка и хорошая стряпуха и её возьмут в любой курень. Если от неё желают избавиться, то не надо на это тратить много слов, она прекрасно все поняла и может уйти хоть сейчас, но госпоже от этого будет плохо, потому что все узнают вскоре то, что она так старается скрыть...

Услышав эти дерзкие слова, Джани пришла в волнение и побледнела. Она спросила:

- Что узнают?

- Что твой сын не от нашего господина.

- Поди прочь! - тихим, но твердым голосом произнесла Джани.

Такику смерила свою госпожу презрительным взглядом, криво усмехнулась и вышла вон. В свою юрту стряпуха возвратилась в сильном гневе и стала собирать пожитки, призывая Божий гнев на голову срамницы. Она выкрикивала всевозможные ругательства, махая руками и тряся головой. Слуги вначале посмеивались, ничего не понимая, когда же до них дошло, кого она оскорбляет, все в страхе разбежались.

Первая покинула Такику старая Кулан. Она давно поняла всю опасность, скрытую в этой злой женщине, и поспешила к Хасану, единственному человеку, который, по её мнению, мог предотвратить назревшую беду.

Однорукий сотник сидел позади своей маленькой юрты на солнышке и починял седло. Кулан опустилась на корточки против него и, как могла, объяснила ему все, что происходит у них в ауле.

Она сказала:

- Такику нельзя выпускать. Эта злыдня погубит нашу любимую госпожу, маленького господина и всех нас.

Хасан глянул на неё сердито из-под насупленных бровей и негромко произнес:

- Уйди, женщина!

Это было сказано таким тоном, что Кулан побоялась его ослушаться и поспешно отошла.

Хасан с остервенением принялся тыкать шилом в кожу седла, потом вдруг бросил седло наземь, пнул ногой и, сильно сопя, поднялся на свои кривые большие ноги. Мрачнее тучи шел сотник по аулу, набычившись, шевеля густыми бровями и разговаривая сам с собой. Завидя прокопченную юрту Такику, Хасан приостановился, огляделся и прислушался. Все было тихо. Только где-то брехала собака и фыркали лошади.

Тем временем Такику не прекращала браниться, хотя никого не было подле нее:

- Беспутница! И она ещё хочет казаться честной мусульманкой. Тьфу! Прижила щенка с неверным. Все расскажу имаму. Опозорила нашего хозяина, славного, доброго Бабиджу-бека. Она всегда его обманывала со своим векилем, рабом... Прости меня, Аллах, за такое долгое молчание! Прости мой грех!

Так она говорила, когда услышала, что её окликают:

- Такику! Такику!

Стряпуха поворотилась с красным дрожащим лицом и сверкающими от гнева глазами и увидала старого Хасана - приземистого, широкого, напоминающего медведя, такого же темного, такого же страшного, грозной тенью стоявшего у входа. Предчувствие беды шевельнулось в ней, сжало сердце, однако она постаралась ничем не выдать своего страха и грубо, косо смотря на него, спросила:

- Тебе что, безрукий?

- Зачем шумишь, Такику?!

- А тебе что! Говори, зачем пришел?

- Есть ли у тебя напиться, Такику? Никто во всем нашем ауле не может готовить шербет так, как ты.

- Какой толк в моем умении? - отозвалась женщина, успокоенная похвалой. - Никому я теперь не нужна. Вот что я скажу! Но меня нельзя выгнать, как собаку! Я - честная женщина! А она - срамница. Завтра вся ставка узнает, какая дочь у Нагатай-бека. Опозорила такого человека!

- Так дашь ли ты мне напиться, Такику? - попросил Хасан миролюбиво и даже улыбнулся.

Стряпуха подошла к вогнутой войлочной стене, возле которой стоял небольшой горшок с шербетом, и, наклонившись, стала нацеживать напиток в пиалу, ворча себе под нос:

- Она ещё пожалеет! Вспомнит Такику!