Неволя

На голове Биби-ханум сияла яркой желтизны корона прекрасной ювелирной работы, некогда сделанная русским золотых дел мастером для хана Берке. Только Биби-ханум как прямая и последняя наследница рода Чингисидов имела право носить её. Справа и слева от башни были расставлены сиденья для царевичей, эмиров, мурз и духовенства.

Празднество, как заметили бывалые люди, происходило в том же порядке, что и при прежних ханах, с той лишь разницей, что теперь место хана занимал эмир Мамай, толстый, важный, с непроницаемым широким лицом, на котором, как у кота, топорщились редкие черные усики. И одет он был совершенно по-хански - в голубой позолоченный халат, в белую чалму с зеленым пером, скрепленным крупным алмазом, всякий раз сверкающим, стоило только Мамаю слегка пошевелить своей большой головой. Эмир был так величествен и великолепен в этом наряде, что никому и в голову не приходило, что он занимает не свое место. Времена изменились, и изменились взгляды людей. Теперь уважали не происхождение, а силу и богатство. Сидел же в Самарканде Тимур Хромой, а в Хорезме старый Урус-хан, сын Чимтая. Почему бы в Кок-Орде не быть Мамаю? Так думали многие знатные и богатые беки. Правда, были и такие, которые напоминали, что есть царевич, имеющий больше прав на Кок-Орду, чем кто-либо другой из живущих. Этот царевич - сын Туй-ходжи-оглана, Тохтамыш. Но таких людей поднимали на смех. Где этот царевич? Бегает, точно верблюжонок за верблюдицей, за материнским подолом, потому что мал, слаб и беден. Да и даст ли ему вырасти и окрепнуть Урус-хан сварливый? Пока сгибается перед ним в низком поклоне Туй-ходжа-оглан, не быть Тохтамышу ханом в Кок-Орде. Пока существует Мамай непобедимый, никто у него не посмеет оспаривать власть. Сам Аллах помогает ему, у него несметные богатства, ему верны степные народы и племена, потому что у него сила и ему сопутствует необыкновенный завидный успех во всех его начинаниях и делах.

И вот теперь перед этим эмиром, как прежде перед сарайскими ханами, лучшие воины правого и левого крыла состязались в стрельбе из лука, пускали длинные белые стрелы в деревянные щиты, а победителям в награду дарили оседланных и заузданных коней, и, принимая их, багадуры поднимали у своего коня правое переднее копыто для поцелуя под рукоплескания и возгласы одобрения толпы. Так же, как и при ханах, верные эмиры и мурзы получали богатые халаты, и так же, как при ханах, эти эмиры подходили к подножию башни и преклоняли колени в знак благодарности.

А после этого, так же, как и в прошлые годы, гостям подавали кушанья на серебряных столах, а ловкие и быстрые баверджи в шелковых разноцветных одеждах тут же, на глазах у гостей, острыми ножами резали вареные куски конины и баранины на маленькие кусочки и поливали мясо вкусной дымящейся приправой.

И глядя на все это, многие думали: что же изменилось за это время? Кто хан? Кто эмир? Кто умер? Кто жив? От кого отступилось счастье, чья жизнь подошла к концу, пусть плачет и склоняется перед судьбой, а народ веселится на празднике, ибо повелитель развлекает его едой, вином, скачками, борьбой, песнями и плясками. Кто это может дать народу - тот хан! Честь ему и слава!

Сперва осенние дни стояли тихие, теплые. Особенно были прекрасны ночи под безоблачным небом, блиставшим тысячами мелких ярких звезд. Но в последний день празднества вдруг наплыли темные тучи и скрыли звезды и тонкий серп месяца. На всю ставку пали тяжелые душные сумерки.

Аул Джани располагался в нескольких верстах от главной ставки, вблизи реки.

У Михаила была своя юрта, маленькая, прокопченная, латанная-перелатанная, но в которой вполне можно было спрятаться от непогоды и сильного холодного ветра. Она легко разбиралась и легко собиралась и размещалась на одной повозке, влекомая двумя волами. Кроме этого, Михаил имел три потертых ковра, несколько овечьих шкур, пуховые подушки, заменяющие ему постель, небольшой сундук, в котором хранились хозяйские тарханные грамоты, несколько серебряных слитков - остаток дара хана Кильдибека, медный котел, сковороды, треногу, деревянные пиалы, мешки с одеждой, съестные припасы в корзинах - вот и все, чем он владел и что по-братски делил с Косткой.

Он любил свою юрту, сжился с ней и ни за что не хотел менять её на другую - просторную и чистую, хотя Джани неоднократно предлагала ему.

Юрту он ставил, как правило, на краю аула, даже несколько в стороне от круга больших и маленьких юрт, в которых размещались прислуга и бедные Нагатаевы родственники. В середине этого круга стояли две большие белые господские юрты - для Джани и Лулу.

Возле Михаиловой юрты всегда паслись стреноженный вороной и серый осел, ставшие, как Михаил и Костка, большими друзьями, а у входа лежал крупный, черной масти пес Полкан.

В последнюю ночь празднества Михаил и Костка сидели у костра и ели арбузы. В черном пространстве между аулом Джани и ставкой, не занятом ни пастухами, ни какой-либо стоянкой, мелькали огни. Они то двигались короткой цепочкой, то сливались в яркий дрожащий круг.