Неволя

Хасан, стоя позади, не торопясь достал из-за пояса длинный шелковый шнурок, подергал его, проверяя крепость, затем один конец зажал в крепких зубах, а вторым в одно мгновение обмотал шею Такику. Стряпуха не сразу поняла, что задумал сотник, а когда вскинула руки, было уже поздно. Хасан с такой силой натянул шнурок, что он врезался ей в горло, перехватил дыхание. Женщина захрипела, выронила пиалу и горшок, шербет разлился. Сотник вместе с Такику повалился наземь. Он не ослаблял петли до тех пор, пока стряпуха не перестала биться. Потом разжал окаменевшие челюсти и выплюнул заслюнявившийся конец шнурка. Поднялся, тяжело дыша, спокойно смотал шнурок в клубочек и спрятал за пазуху.

Постояв некоторое время над своей жертвой, он наклонился и послушал, дышит ли она, бьется ли сердце. Такику была мертва. Выражение лица её было страшно, с выкатившимися, будто стеклянными глазами и с высунутым кончиком синего языка.

Хасан оправил на себе халат, стряхнул с колен землю и отправился к Джани.

Однако к хозяйке его не пустили, так как она лежала в постели с сильной головной болью. Служанке, молодой девушке с черными, как смородина, глазами, он велел передать госпоже, что Такику умерла. Девушка заморгала ресницами, от изумления раскрыв рот.

- Почему ты на меня так смотришь, женщина? Ты поняла или нет? Стряпуху призвал Аллах. Поняла? Стряпуха умерла. Разве тебе не ясно?

Та в испуге закивала головой и скрылась в юрте...

А Хасан медленно, по-медвежьи вразвалку, удалился.

Джани это известие потрясло. Она послала служанку узнать, правду ли сказал сотник, и только та примчалась с дико вытаращенными глазами, поднялась и пошла сама. Увидев едва приметную голубую полоску на шее Такику - след шнурка сотника, - Джани тот же час догадалась о причине её смерти и легонько вскрикнула, поднеся ко рту узкую ладошку.

После смерти Такику в Джани что-то надломилось. Она исхудала, осунулась с лица, все дни и вечера стала проводить в молитвах и постах, ибо чувство страшной вины тяжестью легло на её душу.

Глава тридцать пятая

В постоянном кочевье за ставкой ханши за два года аулы Джани растеряли половину своих овец: одни овцы отбивались по недосмотру чабанов и смешивались с отарами других беков и их уже невозможно было отыскать; иных Джани по доброте душевной раздаривала сотникам, а то и простым воинам; третьих беззастенчиво крала беднота, толпами следовавшая за ставкой.

Вначале Михаил не обращал на это внимания, считая, что Джани как хозяйка вправе сама распоряжаться своим имуществом, но затем, объехав все отары и табуны и узнав, по какой причине теряются овцы и лошади, посоветовал ей оставить их в степи, подальше от становища.

Решив, что Озноби прав, Джани распорядилась, чтобы чабаны отогнали овец в степь. Как выяснилось впоследствии, это было сделано своевременно.

После Рамазана, сорокадневного мусульманского поста, эмир Мамай собрал свою орду на празднество на ровном, как стол, местечке, вернее - долине между холмами, на правобережье Волги, всего в трех днях пути от города Сарая, в котором на этот раз восседал Кари-хан, сын Айбек-хана, согнавший в свое время Хаджи-Черкеса.

Мудрые люди понимали, что это был скорее смотр боевых сил, чем обычный религиозный праздник.

Эмир Мамай привел свой тумен в полном вооружении, точно собирался в дальний поход; дружественные ему эмиры и царевичи тоже привели свои войска; вольные мурзы присоединились к ним со своими отрядами, а богатые беки вынуждены были по приказанию Мамая предоставить лошадей и овец для прокорма этого многолюдного сборища. Вот когда Джани поняла всю мудрость Михаилова совета.

На всем пространстве, покуда хватало глаз, днем были видны белые, шевелящиеся, как озерки, отары овец, темные табуны коней, черные юрты и дымки от костров. А народ все прибывал и прибывал; отряд за отрядом, в полном вооружении, на косматых низкорослых лошадях, неутомимых в дальних походах, присоединялись к войскам Мамая, поклявшись ему в верности. Так крепла его сила, подобно реке, которая полнится водой от сбегающих с гор мелких ручейков.

Из Сарая, несмотря на запрет Кари-хана, прибыли верхом главный кади с улемами и шейхами и их слугами - многочисленная свита, ярко одетая, на лошадях различной масти, в великолепных сбруях и с богатыми седлами. Приехали и купцы со всех сторон, навезли различного товара. В ставке раскинулся пестрый богатый базар, а чуть в стороне от него на ровной обширной площадке построили деревянную башню, открытую ветру с трех сторон, и в ней был поставлен большой тахт - трон из резного дерева. Столбики трона увиты виноградными лозами, сделанными из позолоченного металла, а толстые ножки в виде тигриных лап - из чистого серебра. Поверх трона постлали шесть ширазских ковров, нижний большой, затем поменьше, ещё меньше, а верхний, шестой, самый маленький, и на нем положены два толстых круглых тюфяка, обтянутых цветистым китайским шелком. На них и уселся сам Мамай и его хатуня.