Невольник (СИ)

Из толпы к Бофуру немедля выступает седовласый гном.

– Так… Ори! Принеси воды из ручья, рану промыть надо…

Гном присаживается рядом с Бофуром, который еще сильнее вжимается спиной в ствол дерева за спиной.

– Ну-ну… я тебе ногу не оттяпаю, успокойся. Все нормально будет, – успокаивающе ворчит старик-гном.

Только не верится как-то…

– Глоин, – меж тем говорит в стороне Торин, предводитель гномов, – как думаешь, сколько положено за беглого раба? Сколько они на рабских рынках стоят?

– А я-то почем знаю? – изумляется-возмущается рыжий гном с ухоженной бородой. – Ну, не так-с чтоб много… беглых-то не очень покупают… муторно ж… да за тридцатку сребром сторгуюсь. Только хозяина найти надо.

– Найдем, – кивает Торин. – А на тебе, Глоин, выкупка. Посмотрим, такой ли ты мастак, как про тебя говорят.

– Да меня на торгах лучше нет! – бьет себя кулаком в грудь рыжий Глоин.

… Руки лекаря бережно, осторожно касаются раны, не причиняя лишней боли. А взгляды вокруг полны не презрения, а сочувствия…

И Бофуру так хочется надеяться… особенно когда ногу перевязывают чистым бинтом, а в руки суют миску с теплой кашей.

К горлу подступают слезы…

Глупо.

Они откажутся, когда узнают все… отдадут Хозяину.

И он вновь сделает с ним ЭТО…

========== глава 2. Щенок ==========

Огонь потрескивал, вцепившись, как оголодавший варг, в хворост, и вспыхивал недовольно искрами на ветру, когда тот налетал порывами и мешал трапезе отпрыску Огня Всеотца-Махала. Но недовольство огня каждый раз было умиротворено очередной порцией сухих, лакомых прутьев хвороста, что потихоньку подкладывал в огонь Балин. Он, пожалуй, единственный кто мог в отряде не только чувствовать, но и слышать шепот Огня. Неясно, мутно, но мог.

Поэтому обязанность разводить костер и договариваться с ним, дабы он обогрел и накормил, всецело переложена на его плечи.

Торин когда-то слышал огонь и был кузнецом. Но после смерти брата, когда он сам вознес тело Фрерина на бревенчатое погребальное ложе, что после запылало Огнем Прощания – эту способность утратил.

Будто оглох.

Так бывает…

Двалин же никогда огня не слышал. Он вообще оказался неспособным – не видел, не слышал, ни чувствовал. Ни огня, ни самоцветов, ни металла, ни даже золота. Оставался глух и равнодушен. Поэтому никто и не взял в обучение. Так он и не стал мастером. Обидно. Было.

Но давно прошло.

Его предозначением стала рать.

Двалин в стороне от остальных, что собрались вокруг умиротворенного Огня и счастливо, благодарно греются, курят и негромко переговариваются изредка. Огонь на исходе дня всегда силен и весьма обидчив, а вот днем да утром так… тень тени Огня Истинного, не имеющий силы. Этот огонь гномы за Огонь не держат. С таким огоньком и люди, и эльфы, да даже гоблин управится, чтоб они прахом пошли!

Двалин с досадой щурится и трогает пальцем лезвие топора. Вроде хорошо…

– А все ж, трата-то какая, – вдруг негромко роняет погруженный в свои мысли Глоин, что сидит в трех шагах от Двалина у костра, покуривая трубку и кутаясь в плащ. – Как ни кинь, а таки тридцать сребров отдавай!

Кто-то удивленно моргает, кто-то хмурится, а кто переглядывается в непонимании – о каких тратах толкует Глоин?

– О чем это вы? – удивленно спрашивает юнец Ори, оторвавшись от своей книжонки.

– Чего-чего… – буркает недовольно Глоин, и косится в сторону украдкой. – За такого… деньгами сыпать…

Ори растеряно-недоуменно хлопает глазами, а до остальных наконец доходит о чем толкует Глоин.

– Глоин, – предупреждающе качает головой Балин и одним взглядом осаживает взметнувшегося было Кили.

– Да я-то что? – с досадой огрызается Глоин. – Как Торин сказал, так и сделаю! А все же…

– Глоин, – колким льдом падает оклик Торина.

– Гном-раб разве гном?! – негромко, но с чувством огрызается Глоин, набычившись.

Сказал то, что думал.

Многие так думают.

А потому мимо проходят… стыдятся.

Двалин тяжело смотрит-сверлит спину Глоина. Скудоимец. Денег жаль… за монету удавится. Двалин подавляет взметнувшиеся желание опробовать на прочность шею рыжего – сколько до последнего вздоха? Что он понимает, этот… скудоум?

Ничего.

А спина Двалина чешется. И чувствуется каждый рубец из забытого – преданному забвению, – детства…

… Он считал себя хитрым. Светловолосый, вроде безобидный…думает, что он поверит. Щенок зло фыркает и обжигает взглядом парня-гнома, что протягивает ему руку, держа на раскрытой ладони откушенный печеный пирожок.

– Вкусный, – говорит светловолосый. – Бери, не бойся!

Парень делает шаг и Щенок скалится, и из нутра вырывается рычание – не подходи! – а спиной вжимается в стену будки. Собачей будки. Серые глаза двуногого детеныша цепко-насторожено ловят каждое движение светловолосого парня. Подобрался, тело – струна, а рык – приглушенный – внушительный. Не подходи! Укушу! Ударишь – да, но укушу!

Не дамся.