Невольник (СИ)

Его высокий друг, нисколько не задумавшись, обхватил его ручищами за талию и усадил в седло пони, а после сам взобрался в седло позади. И крепко прижал к себе чернявого игрушечника одной рукой, на короткое мгновение опустил голову и жарко коснулся губами его шеи. Но через миг высокий гном выпрямился в седле, и произошедшее никто не заметил. А чернявый гном опустил ресницы, склоняя голову, и щек коснулся легкий румянец…

А вокруг шумела ярмарка, и никто не обращал внимание на двух гномов, что медленно ехали на одном пони сквозь толпу, посреди ярмарочных палаток и лотков.

И гномы в свою очередь не заметили высокого, долговязого мужчину, который рассматривал и приценивался к алым лентам для волос и к отрезу ткани желтого цвета. Какое им было дело до него? А мужчина сделал покупки и тем же вечером с несколькими попутчиками покинул городок у подножия Синегорья. Через несколько дней он добрался до дома, до небольшой деревушки среди леса. Там, на окраине деревни, почти у самой реки, стоял его деревянный домишка. Где на стенах сушились травы, на многочисленных полочках стояли многочисленные склянки и небольшие горшочки, полные лечебных порошков или же мазей.

И стоило открыть двери, как взгляд мужчины потеплел. На полу у печки, на чистой овчине играл в кубики черноволосый малыш, а рыжая, ладная гномка вынимала из печи теплый хлеб.

– Дядя! – взвизгнув, малыш вскочил на ножки и бросился к мужчине, который подхватил его на руки.

Дом. Почти семья… Ребенок. Почти счастье. И жизнь не казалась ужасной. Счастье не вечно и когда нибудь… но пока мужчина улыбался, обнимая маленького мальчика и не думал о будущем….

========== Эпилог ==========

Бофур просыпается в чужих объятьях. Тяжелое, горячее тело навалилось, прижимаясь, и в шею ударяет чужое дыхание. Бофур лежит, полуприкрыв глаза, каждой клеточкой тела ощущая спящего Двалина. Собственное тело наполнено слабостью и тихо ноет, и внутри него неприятно пусто. Будто что вынули из нутра…

Кожа его помнит жаркие поцелуи-укусы, помнит пальцы — оглаживающие, сжимающие, и Бофура переполняет странное чувство. Будто в самом теле, по тонким венам вместо крови, дрожит и стонет запертая музыка. И с пустотой внутри это рождает мучительное, неприятное ощущение.

И Бофур остро понимает, что это пройдет, стоит только гному рядом с ним проснуться и властно-неумолимо вновь навалиться на Бофура, чтобы взять его, наполнить до конца собой и впиться губами в жадном поцелуе…

И Бофур почти рад, когда Двалин просыпается. Когда его рука зарывается в растрепавшиеся косы, когда губы смяты под чужими устами.

И тело вновь все горит, вздрагивает под стальными ладонями и нутро, до самого конца, принимает гнома в себя. И пустота уходит прочь, даря облегчение. И плавные, но жесткие, обрывающие струны внутри, движения гонят музыку из тела вон, оставляя после лишь жар от чужого естества и почти болезненное удовлетворение.

Двалин жаден, беря его всего, но в то же время дарит чувство безопасности. Будто то, что Бофур принадлежит ему телом, является доказательством этого. Он только его и никто кроме него, не тронет Бофура и не причинит боли. И он бережен к нему.

Бывают дни, когда Двалин удивительно-странно нежен. И он ласкает, берет Бофура осторожно, медленно… а иногда просто смотрит на него обнаженного, лежащего перед ним открыто, горячо, и глаза его горят жарким огнем, рождая в Бофуре острое почти-смущение.

Но бывает и иначе. Бывают ночи страстные и неистовые, после которых все тело поет и ноет от слабости-усталости и кожа горит-помнит почти укусы-поцелуи… и плечи, шея и запястья рук несут на себе темные отметины от губ Двалина. И внутри Бофура после каждой такой ночи почти болезненно расползается пустота… будто чего-то нет внутри.

Бофур сам не знает, как… но быть с Двалином, потребность в нем, завладела его сознанием. Он уничтожал пустоту в нем.

И рождал неудовлетворенность, когда оставлял Бофура одного.

И дни без Двалина, когда тот уходил на службу, были мучительны. Все, что оставалось Бофуру, это нож и кусочки дерева, из которых он вырезал незамысловатые игрушки. Но заниматься этим все время было невозможно, а выйти из комнат одному, чтобы оказаться под чужими взглядами было немыслимо. И большую часть дня Бофур, не выдерживая одиночества, проводил на их ложе обнаженным, завернувшись в одеяло Двалина и полуспал-полудремал. А бывало, что и проваливался в тягостный сон, в которых Двалин вдруг оказывался рядом и дарил свои прикосновения-ласки, и ладони его обжигали кожу, и Бофур стонал во сне, и тело наполнялось удовольствием… которое Бофур научился-свыкся получать и наяву от Двалина.

— Не хочу уходить, — рокочет голос Двалина над ним. — Хочу быть с тобой… в тебе… всегда…

Бофур лежит рядом с ним, в его объятьях и тяжело, устало дышит. Он кажется таким… тонким, сухим… словно ветвь дерева со своей смуглой кожей… и Двалин рядом с ним подобен мощному валуну с гор.