Невольник (СИ)

Ясно же, что потом… исчез, пропал без следа. Она поплакала тайком от Бофура, да и смирилась. А после оказалась, он ей подарок оставил…

Бофур тогда… нет, он не пришел в ярость. На кого злиться? На Ури, которая поверила в чужое вранье? Что для кого-то она женщина, красавица, а не жалкая морийка? На того гнома? А чем тот хуже других гномов? Нет, Бофур испытал тогда стыд. Не из-за Ури. На себя. Не защитил, не уберег.. его вина.

А чуть погодя услышал нечаяно, что какого-то гнома убили бандиты. Может, то был именно тот гном? Может он и впрямь любил Ури? Кто его знает…

В любом случае оставаться у закрытой шахты было нельзя. И Бофур с сестрой, собрав скудные пожитки, собрались в дорогу.

И через неделю попали в беду.

========== глава 8. Когда ожидание оправдывается. ==========

Он казался куском скалы. Таким же твердым, незыблемым, жестким. Бофур терялся рядом с ним, ощущая себя ничтожным и слабым. Не то, чтобы это было новым…

Его сила ощущалась Бофуром всем существом при одном только взгляде на него. И до того, как его пальцы касались кожи, он чувствовал до ломоты в зубах эти стальные, шершавые пальцы. И эти пальцы всегда были осторожны. Они не оставляли синяков. Нет, они касались кожи, скользили по ней, оглаживали, и сердце в груди Бофура глухо билось, отдаваясь эхом в ушах.

И было так странно ловить на себе его тяжелый, жаркий взгляд. Без презрения. Отвращения. Нет, в них была решимость. И твердость. Только что это значило, Бофур еще не мог понять.

Двалин был странен. Не такой гном, как все. И это ставило в тупик. Другой гном обязательно окатил презрением или снизошел до жалости… в лучшем случае. В худшем окатил бы градом оскорблений или, если бы Бофур оказался в полной его власти, мог… ну, да. Сделать ЭТО. Если людям давал, если шлюха слабосильная, то только на это Бофур и был бы годен по его мнению.

Но не Двалин. Он вёл себя совершенно иначе. Он заботился. И это было так дико… до него только сестра да умершие многие годы назад родители брали на себя труд заботиться о нем, Бофуре. Эти его осторожные, ласкающе-скользящие касания пальцев, когда Двалин наносил мазь на рубцы на его спине, или когда он перевязывал рану на ноге от капкана новым, свежим бинтом… эта его бережность… в конце концов Бофур поймал себя на том, что стоит ему просто подумать о Двалине, как он кожей вспоминает его пальцы. Стальные, наполненные силой, шероховатые от оружия… и во рту пересыхало тот час. Не от страха, нет.

Эта забота, бережность…

И тяжелый, жаркий взор…

Он хотел его. И Бофур это понимал ясно. Чего не понимал, почему он не воспользуется им силой? Разве Бофур сможет ему, обученному и закаленному в боях воину, оказать хоть какое-то сопротивление? Да Бофур и не стал бы сопротивляться. Он уже привык… свыкся за жизнь, что в глазах других гномов – эреборцев(ныне синегорских), железнохолмцев или из Самоцветных Круч, – он просто…

Грязь. Ничтожество. Слабак.

Вот эти слова самые верные… он в это верил.

А Двалин, эта нерушимая скала, своим отношением к нему, говорил – неправда. И Бофур будто был ценен ему. И его чувства, желания, что-то стоили для него. Поэтому каждый вечер кончался одинаково – он ложился на кровать и отворачивался от Бофура к стене. И ему только и оставалось, что растерянно лежать на своей кровати напротив. Было бы легче, если бы этот гном показал ему силу, набросился на него… мир был бы таким, как представлял себе мориец.

Он был никем, пустым местом для других гномов. Для людей он был просто гномом… для людей-рудокопов он был почти своим. Большинству людей было плевать, что он мориец. До того, как он попал в лапы Лерну, своему хозяину, он позволил себе думать, что может доверять людям. Но верить другим гномам он не позволял себе. От них стоило ждать только насмешек…

Но Двалин был другим.

Гномы, которые были с ним раньше, тоже были иными.

Устоявшийся мир в его представлении рухнул. Он больше не мог доверять людям. Но не мог верить и в гномов…

Забота и бережность Двалина приводила гнома в замешательство. Растерянность. Непонимание… страху, что глубоко засел в морийце, было сложно пробиться сквозь эти чувства. Страх, опасение – это зудело на краю сознания, рождая подозрительность и мучительное ожидание. Когда Двалин силой сделает с ним ЭТО.

Это обязательно случится. Вот-вот, и ждать недолго…

И чем больше проходило времени с того первого дня, как он очнулся в комнатенке таверны, тем сильнее становилась уверенность Бофура. Ну, не может быть что-то хорошо в его жизни! Только не у него! И лучше уж пусть опять будет боль, унижение, пусть он вопьется своими железными пальцами, оставляя синяки на его коже, но пусть это мучительное ожидание закончится!

******************************************

Только на пятый день Бофур смог наконец без боли становиться на свою ногу. Болезненная припухлость раны прошла, и нога свободно входила в сапог. Даже с повязкой. Рубцы на спине зажили достаточно и не отдавались мучительной болью. Спина казалась деревянной, онемевшей, будто скованной невидимым панцирем. Она ныла, но боли – действительно боли, – как таковой не было.