Невольники чести

Когда секунданты их развели на положенное расстояние и первый выстрел выпал любимцу удачи графу, Нарышкин бросил ему в лицо:

— Знай, Федор! Ежели ты промахнешься, то я убью тебя, приставив пистолет ко лбу! Пора тебе кончить…

Эта фраза взъярила Толстого.

— Ах, так! Так вот тебе!

Пуля попала Нарышкину в бок. Алексей умер на третий день.

Вскоре вслед за этим гвардейцы выступили в Петербург. У Выборгской заставы тарантас, в коем находился беспробудно пьяный граф, остановили и по Высочайшему указанию отправили графа под стражей в Выборгскую крепость, где, правда, находился он недолго. Благодаря высокопоставленным ходатаям арест за смертоносную дуэль с Нарышкиным был заменен бессрочной ссылкой в калужскую деревню и запретом появляться в обеих столицах.

Вот из этой ссылки, опять же стараниями родни, и попал Федор Иванович в состав посольской миссии — смешно вспомнить — в качестве «молодой благовоспитанной особы»…

Кто же ведал, что жизненный круг так неожиданно замкнется: сойдутся на краю земли пути-дорожки беглого отродья Аброськи Плотникова, московской красавицы Лизы Федоровой и самого графа — опального члена посольства и несостоявшегося любовника?

От всех этих дум в голове у графа стало еще сумбурней. Кто дернул его за язык затевать дурацкое пари — бессмысленное и не ко времени?.. И не то чтобы графу было лень приволокнуться еще раз за симпатичной Елизаветой Яковлевной (это-то приключение его бы лишь позабавило). Сомнение относительно вчерашнего спора зиждилось на другом — на личной зависимости судьбы Толстого от милости или немилости здешнего губернатора, супруга Лизы. И хотя противу сей зависимости восставало все самолюбие Федора Ивановича, он даже в нынешнем похмельном состоянии отдавал себе отчет, насколько опрометчиво было бы ссориться с генералом, только что расследовавшим по ходатайству посланника все проделки поручика во время вояжа.

Помимо того, от губернатора зависело и решение вопроса о поимке и возвращении Толстому его беглого крепостного, посчитаться с коим за прошлое почитал граф для себя не менее святой обязанностью, чем выиграть амурное пари.

Поручик тяжело поднялся, подошел к кадке с дождевой водой и с ходу погрузил в нее голову. С минуту находился в таком положении. Со стороны могло показаться: уж не собрался ли их сиятельство покончить счеты с земным бытием… Ан нет, когда от нехватки воздуха закололо в груди, Толстой покинул купель. Смоляными кудрями разметал водяные капли. Посмотрел на мир неожиданно ясным взором. Все, что было с ним когда-то, все, что случилось вчера, не переменишь! А посему надо жить сегодняшним днем, в котором, впрочем, учитывая все обстоятельства, действовать осмотрительно.

Федор Иванович изумился сам себе: неужто помудрел до такой степени, что стал осторожным? Тут он тряхнул еще раз копной кудрей. Ну и что с того? Не все мальчиком скакать, пора, ох пора подумать и о будущем, и о карьере… Ну, а пока… Пока займемся пари, коли уж оно заключено, и — холопом Плотниковым, если уж он подвернулся под руку!

И кто сказал, что добрые мысли приходят токмо на трезвую голову? Отнюдь! Сейчас, именно сейчас Федора Ивановича осенила блистательная идея — поймать двух зайцев разом! Ведь чтобы увидеться с Елизаветой Яковлевной и напомнить ей о былом чувстве, графу, как минимум, необходимо проникнуть в дом коменданта, причем таким образом, чтобы не вызвать подозрения и ревности у губернатора. И хотя здесь не столица, но приличному человеку для визита в дом к замужней женщине, не имея приглашения, нужен какой-то повод… И таким поводом — граф даже прищелкнул пальцами — вполне может стать подача Кошелеву прошения о поимке беглого крепостного Абросима Плотникова, скрывающегося на Камчатке под личиной компанейского служителя.

7

«L'amour coute cher aux vieillards» — эти слова, вычитанные в каком-то французском романе еще в пору, когда Елизавета Яковлевна была его невестой, пришли на ум Павлу Ивановичу нынешним утром. Он даже не успел подумать, в связи с чем вспомнилось ему это изречение и что сказал по тому же поводу его любимый Бальтазар Грасиан, как раздался стук и возникший на пороге слуга доложил:

— Их сиятельство граф Федор Иванович Толстой…

«Что от меня надобно этому сиятельному разбойнику, да еще в столь ранний час? Глаза бы мои его не видели…» — поморщился Кошелев, в коем образ графа ассоциировался лишь с недавним бунтом на шлюпе и изрядно опостылевшими ему разбирательствами.

— Проси!

Аудиенция была краткой. Генерал внимательно, но холодно выслушал поручика, по-цыгански стрелявшего во все стороны черными глазами.