Невозможная музыка

— Замолчи! Ты — еще совсем ребенок. Не тебе рассуждать об этом.

— А кому же? — удивился Саша. — Вы же мне предлагаете жить вместо него. Вы, наверное, не согласитесь, но моя мама часто говорит, что одинокий человек не знает настоящего счастья.

Он вспомнил о своей состарившейся в одиночестве учительнице и с упреком сказал:

— Вот из-за того, что вы так внезапно исчезли и не вернулись, Иоланта Сигизмундовна тоже не стала счастливой. Вы ее хоть помните? Тогда вы ее, конечно, без отчества звали.

В лице Генриха ничто даже не дрогнуло. Он проговорил безразличным тоном:

— Была Иоланта в нашей общине поселенцев. Но каким образом мое исчезновение повлияло на ее счастье или несчастье?

— Она же, — Саша как всегда запнулся перед этим словом, — любила вас. Вы разве не знали?

— Нет, — он смотрел на мальчика все так же холодно. — Я никогда не думал об этом. И никогда не предавался мирской любви. Я знаю лишь одну любовь. И в этом мире я могу не скрывать ее, как приходилось делать в вашем.

Почувствовав себя виноватым, Сашка пробормотал:

— Ну, я тоже люблю Его… Как же не любить? Но ведь Он рад, наверное, когда мы счастливы? Ведь мы же все Его дети. Так ведь?

Морщины на сухом лице стали еще заметнее:

— Наше земное счастье — мгновенно. Страшись потерять вечное блаженство ради этой иллюзии.

— Я не очень хорошо представляю вечное блаженство, — сознался Сашка. — А вот моя мама говорила, что не сможет жить, если со мной что-нибудь случится. Вот это я могу представить.

Раздраженно отодвинув тяжелый стул, отец Генрих поднялся и прошелся по маленькой комнате. Зачем-то потрогал белые кружевные занавески и повернулся к мальчику:

— При чем тут, скажи на милость, твоя мама? Разве это она стала Избранницей? Подумай об этом. У тебя на размышление два дня.

— Почему два?! Вы же…

— Если не меньше. Одна ночь уже позади. Если тебе понадобится найти меня, твой брат покажет дорогу в нашу церковь.

— Он мне не брат, — отрезал мальчик. — Нужен такой брат! Урод какой-то… Ноты ему жалко.

— Подумай, — настойчиво повторил священник, не поинтересовавшись, о каких нотах идет речь. — Уж если ты сам заговорил о счастье, то подумай, какое это великое счастье ощущать в себе талант. Сознавать, что ты делаешь то, что не под силу миллионам людей. Что Бог выбрал именно тебя.

"Не меня, а Себастьяна, — с горечью подумал Саша, но промолчал. — Я не отказался бы, конечно, от такого таланта. Только чтоб это был мой талант! Разве я почувствую это счастье, если захапаю чужой? Я же буду считать себя вором! Или как это называется? Самозванцем!"

— Через некоторое время ты забудешь, что когда-то тебя звали Сашей, — пообещал отец Генрих, уже взявшись за тусклую ручку двери. — Себастьян полностью вытеснит твое второе "я", он слишком велик. Ты и сейчас уже наполовину Себастьян. У тебя появились его воспоминания. Его мысли. Его желания. Ты уже не тот мальчик, что жил в Советском Союзе.

— В России, — машинально исправил Саша. — Теперь она снова называется, как раньше.

На это отец Генрих лишь сдержанно кивнул, медленным жестом поправил свесившуюся серебряную прядь и вышел, не попрощавшись. Он был уверен, что расстаются они не надолго.

Саша вскочил и, подбежав к двери, подпер ее тяжелым стулом, чтобы не пожаловал кто-нибудь еще. У него больше не осталось сил на споры о том, что он и сам почти не понимал.

Поскорее закутавшись в одеяло, потому что его опять начало трясти, Сашка яростно подышал внутрь, подтянув ноги. Потом высунулся и прошептал, глядя на чужую стену в незнакомых желтых цветочках:

— Ему, конечно, плевать было, он же никого не любил. Разве я могу вдруг взять и забыть маму? Он врет. Все врет. А где мой отец он так и не сказал…

Глава 11

Кажется, он опять забылся сном. Или просто на минутку слишком крепко закрыл глаза, чтобы в воздухе успел растаять след от присутствия священника. Он напугал Себастьяна… Чего он хотел? Почему-то, когда мальчик пытался это вспомнить, мысли его начинали путаться. Наверное, отец Генрих приходил исповедовать его… Неужели он умирает?

Себастьян резво подскочил на постели и, стоя на коленях, несколько раз взмахнул руками. Он ощутил в себе столько веселой силы, что захотелось немедленно выбраться из комнаты и выбежать на улицу, где камни мостовой ласково поблескивали на солнце. Колокола в церкви, похоже, давно отзвонили, и сейчас Иоган Кристоф уже затянул свой единственный хорал…

Прыснув, Себастьян лихо стянул ночную рубашку и, скомкав, попрыгал на ней. Матери так и не удалось приучить его аккуратно складывать вещи… Замотав головой, Себастьян отогнал мысли о ней, от которых в комнате темнело на глазах.

Сегодня ему почему-то не хотелось петь в хоре, даже солировать не хотелось, а ведь в последний месяц ему доверяли это все чаще. И мальчик всякий раз трепетал от гордости, когда его звонкий голос звучал, не заглушаемый остальными.

"Не сегодня, ладно? — посмеиваясь от предвкушения целого дня безделья, мысленно попросил Себастьян. — Я же болею!"