Невозможная музыка

— А как дядя Валдис все узнал?

Отец не услышал его. У него уже тряслись губы:

— …то больше ни о чем не мог думать. Изменить судьбу… В одно мгновение вырасти в миллион раз… Познать в себе гений!

Он пристально посмотрел на сына:

— Все это досталось тебе. Его озарения и находки, его восторг и боль. Его высота. Тебе…

— Я не хотел этого, — выдавил мальчик. — Мне только одного хотелось: тебя найти.

И понял, что его не понимают.

— При чем тут я? Я, — отец едко усмехнулся. — Я всего лишь Георг Бём. Середнячок.

— Но я… То есть Себастьян заслушивался музыкой Бёма, — поспешно вступился Саша.

— Когда еще не писал своей. Не подозревал даже, что это будет за музыка…

Он вдруг погладил сына по голове:

— Ты не бойся. Я не держу на тебя зла. Ты ни при чем. Это я оказался недостаточно талантлив, чтоб раствориться в Бахе, не навредив ему.

— Но я не собираюсь становиться Бахом!

Рука отдернулась, и на лице, которое Сашка уже начинал забывать, возникло знакомое брезгливое выражение. Так отец смотрел на него раньше, когда Саша приносил из музыкальной "четверки".

— Это еще что значит?

Оглянувшись на Иогана Кристофа, который караулил их, держась поодаль и недоверчиво улыбаясь, Саша быстро заговорил:

— Пап, мы обязательно должны вернуться, мама же там с ума сходит!

Он вдруг вспомнил, что уже произносил эти слова в разговоре с отцом Генрихом, и на того они не произвели никакого впечатления. И все же мальчик продолжил с прежним напором:

— Что здесь делать, если Бахом ты не стал, а Бёмом тебе не нравится быть?

— А что мне делать там?

— Что?

Сашка улыбнулся через силу, чувствуя себя совсем глупым ребенком, который никак не может понять того, что очевидно для взрослого.

Отец медленно повторил:

— Что мне делать там?

— Там… мы с мамой…

— Вы, — он неприятно усмехнулся. — О, конечно! Семья. Ради которой я почему-то должен вечно зарабатывать деньги и без конца идти на компромиссы, отказываясь при этом от собственного "я".

"Так он сбежал от нас", — на какое-то мгновенье Саша даже перестал дышать.

— Семья сжирала Баха, — в отцовском голосе уже звенела злость. — Все эти его жены — Мария Барбара, Анна Магдалина… Вся эта уйма детей! Господи, зачем?! Он даже по-настоящему не прославился при жизни! Он мог заставить весь мир поклоняться своему гению, а вместо этого он то бился за место капельмейстера, то возился с чесоточными мальчишками из хора… И все это лишь для того, чтобы прокормить эту ненасытную прорву, которая так важно зовется семьей!

Саша в ужасе прошептал:

— Ты говоришь в точности, как отец Генрих. Только он все время говорил о Боге, а ты о славе.

— Отец Генрих? Кто это?

— Ты его не знаешь? — не поверил мальчик. — Надо же… Ну и ладно… Это просто один священник. Получается, ты сбежал от нас — сюда?

Заметно передернувшись, отец резко ответил:

— Я не сбежал! Выбирай выражения. Я пустился в путь к самому себе.

Мальчик мстительно отозвался:

— А нашел Бёма.

Заметив, что он содрогнулся, Саша пожалел, что ударил слишком сильно. Но ему необходимо было сообщить отцу то, что он сам успел узнать:

— Себастьяну сейчас так одиноко, ты даже не представляешь! Брат у него холодный, как лягушка, а родители умерли. Думаешь, он написал бы столько, если б так и остался один? Он же, хоть и гений, но тоже человек… Ему хотелось быть счастливым! Чтобы его любили… Самому… тоже… А зачем вообще писать, если никто рядом с тобой не радуется тому, что ты написал?

Ему было немного неловко, что он говорит отцу такие слова. И все отчетливее казалось, будто это произносит за него Себастьян. Тот мальчишка, который ночами воровал ноты и задирал девчонок, чтобы никто не заподозрил, как ему страшно оставаться один на один с этим непонятным миром, в котором почему-то умирают именно те, кого любишь больше всего этого мира. Тот Себастьян, который еще и не догадывался, что он — гений, и хотел не всемирной славы и не посмертной памяти, а только тепла и ласковых слов, которых ему почти не досталось.

И Саша уже знал, что всего этого Иоган Себастьян Бах не переставал желать до самых последних своих дней. Может, потому-то ему и был дарован такой талант, что он любил людей, для которых писал?

Отец выслушал его, ни разу даже не попытавшись перебить, но что-то подсказывало Саше, что его слов он не принимает. Уже наверняка зная ответ, мальчик все же спросил:

— Ты совсем не хочешь вернуться?

— Куда? — В его голосе послышалась безнадежность. — В этом мире есть Бах. Можешь это понять? Что значит быть современником Баха, уже зная ему цену?

— А он…

— Он не исчезнет, если ты… Когда ты уйдешь. Ты мог слегка исправить его судьбу…

— Мне уже говорили это. Но я ни за что не стану лезть в его жизнь!

— Но, может, мне и самому удастся это сделать.

Испуганно уставившись на него, Саша прошептал, хватая его за руку:

— Не надо, пап! Пожалуйста, не надо. Тогда ведь он напишет совсем другую музыку. Если вообще что-нибудь напишет…

— Эта музыка может оказаться еще лучше.

— Лучше, чем написал Бах?!

Почему-то посмотрев на остро устремленный в ослепительно яркое небо острый купол лютеранской церкви, отец неохотно согласился: