Невозможная музыка

— А я вот не знал! — ему вновь сделалось досадно на себя. — И уставился, как идиот на пустой рукав… Почему вы мне не написали? Это что — так незначительно? Воображаю, как ему приятно объясняться с каждым встречным!

Она посмотрела на него строго:

— Ты для него — не каждый встречный. Я думаю, тебе нужно пойти на эту свадьбу.

— А я и собираюсь!

— Но меня ты туда не затащишь!

— Думаешь, все уже в курсе? — насторожился Саша. Он не сказал, что и не собирался приглашать ее с собой.

Обеими руками отведя назад длинные волосы, она спокойно проговорили:

— Прости, пожалуйста, но разве могло остаться не замеченным то, что Лиля вернулась к себе? Нашу окраину называют большой деревней… Никогда не думала, что буду жить в деревне!

— Ты и не будешь здесь жить, — напомнил он. — Мы ведь уже все решили!

— Решили, — она как-то погрустнела.

Залив заварку кипятком, Саша размеренно произнес, подражая ей:

— Прости, пожалуйста, но у меня уже складывается ощущение, что я тащу тебя в Питер против силы…

Он ожидал, что мать запротестует, но в ее голосе была только безликая усталость:

— Какая сила? Сейчас я вообще ее не чувствую. И голова у меня с трудом соображает. Я знаю только, что одной мне оставаться не хочется… Скажи, пожалуйста, я приживусь в Петербурге? Я так давно не жила в столице…

— Ты приживешься даже в Париже, — ему захотелось взять ее узенькую руку и поцеловать, но такое не было у них принято и казалось слишком театральным. Он подавил это желание, но осталось сожаление о нем.

И оно неожиданно подсказало Саше, что сыграть нужно совсем не то, что он собирался, а фортепианную фантазию Шуберта, написанную им в год смерти. Ему вспомнилось, как он читал у Кристофера Рюгера, что эта музыка лучше любой другой учит тому, что страдание человека может стать источником его силы. Разве не это было сейчас необходимо его матери?

Он так заторопился, глотая чай, будто она, как кровью, истекала этой самой силой у него на глазах. Наспех разогрев руки, которые все еще оставались прохладными после прогулки, Саша, преодолев неприязнь, подошел к роялю. И попытался мыслить отстраненно, не касаясь его дарителя: "Классный рояль… Просто классный. Иметь такой дома — это мечта. Консерватория нищает… Скоро и для нее такой станет роскошью".

Тронув босой ступней педаль, Саша усмехнулся, подумав, что походит сейчас на крепостного музыканта, капризом барыни допущенного в хозяйские покои. А следом почему-то вспомнилось, как при первой встрече он заставил Лильку вымыть во дворе ноги…

— Ну, готова получить удовольствие? — через плечо спросил он мать, которая уже замерла, вжавшись в кресло. И засмеялся: — Не умри от восторга! Ты уже похожа на гимназистку.

— В сравнении с тобой я и есть гимназистка…

— Ладно, перестань…

Особенно спорить он не стал, ведь студент консерватории для музыкального работника детского сада действительно почти маэстро. Но думать так было неприятно, и Саша отогнал эту мысль, чтобы Шуберту стало просторнее в нем. И услышал, как чужая (чужая?!) душа застонала, возвращенная в мир Сашиными пальцами: "Я же еще так молод, мне всего тридцать один, почему же я умираю? В безвестности, в страданиях… Чем я заслужил их? Жизнь обещала так много. Она манила солнечными мечтами, но стоило мне приблизиться к ним хоть на шаг, солнце тотчас оборачивалось собственным отражением от чужого окна, всегда закрытого наглухо… Мне тридцать один. Я совсем не хочу умирать. Я собирался так много сказать этому миру, и почти ничего не успел. Я мог подарить ему столько красоты и страсти, столько любви и муки, заключенных в звуках, а он отнимает у меня саму эту возможность… Но то, что я говорю вам сейчас, разве может кануть в небытие? Разве я недостаточно выжимаю крови из своего сердца, чтобы эта музыка могла жить и после меня? Я уже знаю, что умру… Но она — останется".

Стараясь не поглядывать на маму, Саша чувствовал, что она плачет, но боится отереть слезы, чтобы он не заметил движения руки. Это не сбило бы его, ведь Саша уже не раз прошел испытание сценой и приучил себя не слышать того, что в зале всегда кто-то кашляет и двигает ногами. Только ведь мама не была обычным зрителем, думающим прежде всего о себе и об удовольствии, которое пришел получить. Исполнитель тут как бы и ни при чем.

"Пусть выплачется, — у него самого было так тяжело на сердце, что впору заплакать. — Говорят, от этого становится легче. Правда? Или кто-то придумал это, чтобы убедить самого себя? Как бы там ни было, чем я еще могу ей помочь?"

Последние диссонансные аккорды крикнули им обоим в лицо, что случившегося не изменить. Судьба сложилась именно так. Нужно принять это и выдержать.

— Мы выживем, — негромко сказал Саша, все еще не решаясь взглянуть на нее, ведь в этот момент она была обнажена перед ним.

Но мама вдруг выкрикнула преломившимся слезами голосом:

— Кто там? Под окном. Там кто-то есть!