Невозможные жизни Греты Уэллс

Сначала мы ехали на такси, потом на пароме – мимо зеленой, пятнистой и, как всегда, удивительной статуи Свободы. На острове пришлось пройти длительную процедуру выяснения личности. Какое-то время мы ждали в красивом главном зале, а потом меня провели в небольшую приемную, где за столом сидел Феликс с кривой усмешкой на лице. Одетый в серую форму, он выглядел ужасающе худым. Испытав внезапную радость оттого, что снова вижу брата, я ворвалась в комнату и обняла его.

– Как Ингрид? – первым делом спросил он. – И Томас?

Он имел в виду своего сына.

– Оба у отца Ингрид, в Вашингтоне. Алан послал им телеграмму, что мы едем тебя навестить, – протараторила я и добавила: – У них все в порядке.

– А где Алан? – спросил он, оглядываясь, хотя в комнате были только мы двое и рыжеволосый охранник, который курил и пялился на мои ноги.

– Ему пришлось остаться снаружи. Свидания разрешены только родственникам. – Я пристально и сердито посмотрела на охранника, но тот в ответ лишь улыбнулся. – Как ты? Как это случилось? Боже мой, я так рада тебя видеть! Боялась, что тебя увезли в Вайоминг.

Феликс махнул рукой:

– Все хорошо, я в порядке. Здесь скучно, как в аду, пышечка.

Что-то в его глазах подсказало мне, что дело не только в скуке. Правда, неизвестно, как долго могут скучать люди вроде него.

– Мы вытащим тебя отсюда, – пообещала я, взяв его за руку. – Не я, ведь я почти ничего не могу. Но Алан обязательно вытащит.

– Посмотрим. Пока я даже не знаю, за что меня сюда бросили.

– Это все паника. Хотят показать, что они принимают меры. Алан говорит, что некоторых арестованных, самых благонадежных, уже отпускают домой на испытательный срок. Надо убедить их, что ты такой же.

– Я был просто паинькой.

Я заметила, что это для него необычно, и он наконец засмеялся. Он не отчаялся – пока еще не отчаялся. Было не похоже, что его легко сломать.

Охранник объявил, что свидание окончено, и открыл дверь. Я неохотно встала.

– Скажи Ингрид, что я люблю ее, – сказал Феликс, сжимая мою руку. Мы остановились. – И передай Алану… – начал он и совершенно спокойно встретил мой взгляд. – Передай, что я ему благодарен.

– Держись. Мы тебя любим.

Я пошла к двери вслед за охранником.

– Я скучаю по тебе, пышечка.

Охранник взял меня за руку, но я вырвалась, повернулась и сказала:

– Феликс, я все время скучаю по тебе.

– Он никому ничего плохого не сделал, – изливала я свое возмущение Натану, вернувшись домой. – Он не состоит в Германо-американском союзе [25], ни в чем таком.

Натан кивнул. Нас разделял круглый стол с бортиком, где едва хватало места для двух толстых запотевших стаканов. Одетая в простое шерстяное платье, я растирала ноги слегка неуверенными движениями, как многие женщины, проходившие весь день на каблуках. Натан был в старом сером свитере с замшевыми заплатками на локтях, перевязанном искусными руками миссис Грин, которая оставила едва заметные птичьи следы спущенных петель на груди. Он достал трубку. Я видела, что он хочет дать отдых и телу и голове. Думал ли он о войне? Или о другой женщине? Мы не говорили об этом. Мы говорили о Феликсе.

– Он писатель, – сказал Натан. – Писатели их всегда беспокоят.

Я нашла носовой платок и высморкалась.

– Он журналист. Американский журналист, который пишет для американских газет.

– Легкая мишень. По многим причинам.

– Что ты имеешь в виду?

– Ему следовало быть осторожнее.

Я сидела, потрясенная его словами. Казалось, он сам испугался того, что сказал, и занялся своим виски и трубкой, не поднимая на меня глаз. Я слышала, как он бормочет о положении в Америке после вступления в войну, о том, что наши друзья из числа творческих личностей должны вести себя обдуманно; слышала, как он старательно заметает следы невольно вырвавшихся слов. Почему-то я полагала, что в ту эпоху люди, подобные моему брату, были немыслимы, что такое не приходило в голову обычному человеку. Оказалось, что немыслимым это не было – всего лишь неприличным. Педик в семье – как паршивая овца в стаде. Его видели выходящим из печально известных баров, в компании мужчин, за которыми тянулась дурная слава; в конце концов, город был не так уж велик. Как давно мой муж, наблюдательный врач, знает об этом и ничего не говорит мне? Сколько раз, встречаясь или ужиная с Феликсом, он изучал его, ставя диагноз? Вздыхал ли он про себя, размышляя над нашей семейной тайной? Все мы жалеем других за то, что происходит в их семьях и чего они не видят. А может, он втайне улыбался? Мне очень хотелось намекнуть, что я все поняла. И если можно насмехаться над моим братом, то можно открыть огонь по каждому, кто разыгрывает женатого мужчину, но прячет свое сердце вне семьи. Если так, Натан должен быть расстрелян первым.

– Натан… – начала я.