Москва… В Москве Валерик останавливается не у дяди, брата матери, где он мог бы дружить с приемным сыном того, инженером — а у недавно знакомого по Крыму, некоего Сережи, с ним едет — и на квартиру к нему.
Через несколько дней он приводит его к нам, еще через несколько — читает Жене и мне стихи, посвященные сестре Сережи Марине[125]
. Я слушаю пораженно. Молчу — сдержанно. Женя анализирует стих[126].— Вообще, это не ей, собственно, — говорит Валерик смятенно. — Это Марине Цветаевой. И больше всего — Анастасии Ивановне…
— Мне? — говорю я ледяным и насмешливым голосом. — Спасибо! Марине? Ее
— Но я совсем не хочу жениться! — пробует засмеяться Валерик.
— Но Вы дали их ей — прочесть…
— Ася! Ты очень строга, — улыбается Женя, — но, конечно, дать
— Не хотите жениться? А чего Вы хотите — сказано недвусмысленно — в строчках. И все-таки не хотите? А для чего дали ей их — прочесть? Она что, поэт, строгий ценитель, что ли? Изменили бы имя — вместо Марины — другое…
На другой странице –
А на следующей –
Все уплывает куда-то: незадачливая красавица, сестра Сережи, с дерзким поэтом, не умеющим предложение делать — а через несколько строк –
— Разве уже не едешь в этой пролетке, и кто же тебе улыбается виновато (за глупые стихи эротические), как не сам поэт, сам «Живописец, маг» — и не с ним ли едешь, «Путешествие» — продолжается?..
— «Струнноногих!» — разве это не прелесть, Женечка?..
И жизнь — катится дальше…
В Колюпанове день был 27 октября, с Валериком. Кто знал, что наступает в то утро нашего отъезда за колюпановской святой водой — самое облачное наше хождение, самое настоящее, со свыше поданной помощью — хождение по облакам?
В наше дружное нежное утро, когда, казалось, ничто не разделит — кто бы поверил, что тот, кого я сочла самым близким мне человеком, музыкальным сейсмографом — он-то сведет бешено-земным, не слушая меня, движеньем день — с облаков на землю? Но, противу пословицы,