Невская битва

Ночью его одолевали тревожные сны, однажды он проснулся и увидел, как князь Александр стоит под божницею и тихо молится. Мишка тотчас снова уснул, а утром проснулся оттого, что из-под него стало что-то приподниматься, скидывая его. Он вскочил и увидел левую руку своего подопечного, которую тот выпрос­тал из-под мальчика и теперь недоуменно разгляды­вал. В окошках рассветало, и Мишка теперь уже отчетливо видел, что раненый кметь открыл свои очи и в самом деле разглядывает руку. Лицо его было по-прежнему смертельно бледным, под глазами черно, но сами глаза светились жизнью. Мишка, соскочив с кровати, стоял на полу и с ужасом наблюдал за ожив­шим мертвецом. Вдруг тот перевел свой взор с собст­венной руки на Мишку и тихо спросил:

—    Ты кто?

—    Я? Мишка.

—    Понятно. Иди ко мне. Дай я тебя понюхаю.

Глава вторая

С ТОГО СВЕТА

А он мне говорит брезгливо:

— Вот еще! Цего это меня нюхать!

А мне, братцы, и самому было невдомек — почему так сильно, так невыносимо захотелось припасть но­сом к его головешке и вдохнуть в себя теплый травя­ной запах детских волос. И сил у меня не оставалось, чтобы ему найти объяснение.

— А я говорю — иди! — только и смог я приказать.

Тут мальчик послушался, нехотя приблизился,

подсунулся ко мне, а я левой рукой привлек его к себе, вдохнул что было мочи, и все существо мое наполни­лось запахом детства. И впервые за много времени ста­ло сладостно и хорошо. Да так, что я вновь начал про­валиваться в глубокий сон.

И виделось мне, как я снова дерусь с ненавистными немцами, охаживаю их своим топором, что только кровь во все стороны брызжет. А потом и они стали до­ставать меня копьями да пробойниками — грудь с пра­вой стороны пробили, плечо ранили, левый бок пробо­дали, спину исколошматили, шлем на голове раскрои­ли, а потом тяжеленным молотом по животу попали. А главное — Коринфушка, с которым я не расставался с самого того дня, как мы свеев на Неве одолели, пал подо мною свывороченными наружу кишками, и я вкупе с ним в кровавом снегу очутился…

На сей раз я очнулся от болей, раздиравших все мое тело. Господи Боже! Никогда еще судьба так не нанизывала меня на свои вертелы. Мне было жарко, будто меня поджаривали на добром костре, и раны мои не просто болели, а кричали. Грудь с правой сто­роны — будто крыса грызла, плечо — будто туда рас­плавленную медь влили, в левом боку — словно раки впились, а в спине мне мерещилось шевеление, будто там уже черви поселились. Голова трещала, живот тяжело наливался озером боли. Тут я воистину пожа­лел о том, что не остался на том свете, а потащился назад на этот.

Открыв глаза, полные шипящих искр, я увидел мальчика, который вытаращенно смотрел на меня — видать, я испугал его своим стоном и скрежетом. И пришлось заговорить с ним.

—    Как звать-то тебя?

—    Цудной ты, отрок! — ответил он сердито. — Сам спрашивал, а сам опять спрашиваешь. Мишка же я!

—    Мишка-то — сие я помню. А полностью как?

—    А угадай.

—    Полагаю, ты Михаил, аки наш славный витязь Миша Дюжий.

—    Нет.

—    Тогда, стало быть, Мечеслав?

—    И не Мечеслав никакой.

—    Ну, тогда у меня сил больше нет угадывать.

—    Эх ты! Ратмишка я. А по-взрослому — Ратмир.

—    Неужто Ратмир! — Меня, словно ледяной во­дою, так и обдало с головы до ног этим именем. — А знаешь ли ты, что у меня друг был… — Хотел было я поведать ему о незабвенном Ратмире, но не мог боль­ше говорить. Недолгий разговор с малышом ненадол­го отвлек меня от болей, но тут уж они накатили на ме­ня с удвоенной силой, и я не выдержал — скрипнул зубищами и застонал.

—    Что же ты? Умираешь? — полюбопытствовал мой собеседник.

—    А что еще делать, браток? Умираю, как ви­дишь, — сквозь огнедышащую боль прохрипел я, и пузырь липкой слюны вскипел на губах у меня. Ра­зум мой вновь начал мутиться, все вокруг преврати­лось в огонь и кровь, и я почему-то все кричал, но не

голосом, а внутри себя и самому себе: «Ратмир! Ратмишка! Не бросай меня, Мишка-Ратмишка!» — будто это имя мальчика было спасительным крючочком, за который я цеплялся, чтобы не ускользнуть из зыб­ких рук жизни в цепкие лапы смерти. Иногда я слы­шал разговоры — ангел-хранитель давал мне знаки о том, что я еще не умер и что обо мне пекутся люди. «Не помирае?» — промолвил чей-то женский голос. «Жив родимец», — отвечал мужской. «Стало быть, лецить надо, — вновь говорила женщина, по природе

псковского выговора, смешно цокая. — Зразумей, не задеты жизненны жилы. Придется вороцать, бедно­го. Надо раны обиходить».