Незабудка

Вообще-то книги из читального зала на руки не выдаются, но Юля упросит Ольгу Павловну, запишет книги на свое имя, и тогда он сможет отдохнуть от изнурительных и опасных хождений в библиотеку. Ради этого она готова видеться с ним реже.

— У вас есть возможность заниматься в казарме? — спросила Юля.

Он невесело вздохнул:

— Нет у меня такой возможности — не видеть вас, жить без вас.

— Два часа шагать под огнем вдоль безжизненных рельсов, — сказала она с тревогой.

— Разжалобил вас, Юленька?

— Да, пожалела вас, — сказала она с легким вызовом, — и не вас одного. Себя тоже пожалела. Устала за вас тревожиться...

Она проводит его к себе домой, это сравнительно близко. Комната ее на втором этаже, окно смотрит в узкий глубокий двор. Жильцов в квартире не осталось. Всю мебель сжечь не успели. В коридоре стоял комод без ящиков. Она растопит для Вадима печурку, чтобы он не замерз, а сама вернется в подвальное общежитие...

Печурка раскалилась докрасна. Оставались считанные минуты до ее ухода — вот-вот наступит комендантский час.

Юля неохотно и в то же время торопливо стала одеваться, не попадая в рукава. Вадим подошел к ней сзади и обнял. Как же случилось — вместо того чтобы помочь одеться, он снял с Юли шубейку, ласково и настойчиво отнял платок, и она не сопротивлялась?..

Вадим, не глядя в темное зеркало, при свете каганца побрился опасной бритвой, а Юля тем временем приоделась.

Она была счастлива поделиться крохами, которые принесла ей продовольственная карточка, поделиться своими нищенскими запасами. А он огорчился, что не взял с собой пайка; лишь несколько глотков водки на дне фляги, пристегнутой к поясу.

Свой праздник они отметили пиршеством: гороховый суп с кусочками свиной кожи, пшенная каша прожарена на рыбьем жире до хрустящей корочки, желудевый кофе с карамельками.

Они о многом говорили, потом долго молчали, взаимно угадывая мысли и чувства; обоюдное и согласное молчание бывает дороже слов.

Она все сказала о себе в двух слезах, а он безмолвно ответил нежностью, которой должно хватить обоим на всю жизнь.

«Твоим дыханьем надышаться...»

Стенные часы стояли безмолвно, но время не остановилось...

Проснулась Юля с веселым удивлением новому дню. Она верила, что грядущий день принесет ей радость, и боязливо прислушивалась к близким разрывам. Дом отзывался легким сотрясением и дребезжанием стекол — в зашторенную оттаявшую комнату доносилось гремучее эхо войны.

Ей было менее страшно, чем вчера, и одновременно намного страшнее, потому что отныне она страшилась за них обоих.

Их встретило утро, такое же холодное, как вчера, но согревало предчувствие весны. Узкий двор, двор семиэтажного петербургского доходного дома, показался сегодня не таким сумрачным.

Свернули с Моховой и пошли по набережной. Зима присыпала Фонтанку снегом, а сейчас торосы черного льда таяли, мусор лежал на льдистой подстилке, вот-вот потонет в черной воде. От грязного ледника, огороженного чугунным парапетом, несло стужей, как это бывает даже поздней весной во время ледохода.

Вадим остановился, заботливо поправил на Юле платок и застегнул верхнюю пуговицу на шубейке. Всю дорогу он шел, не отпуская Юлиной руки, согревая ее в своей варежке.

Юля пыталась привыкнуть к тому, к чему за одно утро ей привыкнуть было невозможно, и все время возвращалась памятью к этой ночи, с ее счастливым страхом и нерассуждающей любовью, к ночи коротенькой и длинной, как жизнь, к ночи тревожной и в то же время забывшей обо всех опасностях, словно на крыше дома дежурили ангелы, во власти которых прекратить обстрел, бомбежку, погасить все зажигалки, ускорить приход весны.

При утреннем свете Аничков мост без коней Клодта показался Вадиму чужим. Юля глянула на его растерянное лицо и сказала, что всех четырех коней зарыли рядом, в саду за Дворцом пионеров.

Они неторопливо шли — две руки в одной варежке — по безгласному, в грязных сугробах, обезлюдевшему Невскому и зачем-то вспоминали, какого цвета лампочки были присвоены в мирное время тому или другому трамвайному маршруту. Весело светились когда-то на вечернем проспекте эти разноцветные огоньки.

Вадим вслух порадовался: слава аллаху, в их Ленинграде, несмотря ни на что, выжили все достопримечательности. Он, как недоучившийся архитектор, вдвойне счастлив тем, что нерушимо высится Александровская колонна, стоят на своих местах Адмиралтейство, Зимний дворец, Инженерный замок, собор Петропавловской крепости, памятники.

— И наша библиотека, — добавила Юля.

— И еще достопримечательность появилась в городе, — Вадим остановился, оглянулся назад, крепко прижал к себе Юлю.

— Мой дом? — догадалась она.

— Наш дом.

Весь день они были неразлучны, а перед вечером вместе вышли из библиотеки.

Они попрощались у Екатерининского сквера, неподалеку от памятника. Императрица и все ее фавориты не были обложены мешками с песком, обшиты досками и поэтому стали свидетелями их грустного расставания.