Незабудка

Вадим рассовал по карманам содержимое полевой сумки, снял ее и отдал Юле. В сумке осталась лишь фотография, которую попросила Юля: у входа в блиндаж стоит в ушанке и меховой телогрейке бородач, смутно похожий на Вадима...

Осенью Вадим приехал на три дня. Он нашел Юлю на старом месте; в августе вновь открыли общий читальный зал. Из зала вынесли разбитую мебель, убрали битое стекло, из оконных проемов вынули мешки с песком, намокшие за зиму. По-прежнему, как ни в чем не бывало, возле рабочего места Юли на стене висела табличка «Соблюдайте тишину», табличка подрагивала при далеких и близких разрывах.

Юля увидела на нем погоны старшего лейтенанта, его наградили орденом и партизанской медалью. В вещевом мешке тяжелел паек, и Юля не только обрадовалась, но и огорчилась, потому что поняла: сухари эти, и сахар, и кусок сала, и все остальное отнято от себя. Сам проговорился, что летом, когда они плутали в торфяных болотах, им на день выдавали сто двадцать пять граммов сухарей, двадцать граммов сахара и пакетик гречневого концентрата.

На этот раз он охотнее, чем прежде, рассказывал Юле о своем житье-бытье в Партизанском крае, о боевых делах отряда. Лихо обрушились они недавно на немецкую батарею — перестреляли прислугу, сняли орудийные замки, разбили оптические прицелы, а зоркую стереотрубу приволокли с собой. Теперь она служит верой и правдой командиру отряда, вся округа — как на ладони, Вадим с удовольствием рассказал о том, как они недавно обманули фашистов: выстроили в ряд на поляне крестьянские телеги, замаскировали их пятнистыми трофейными плащ-палатками, но при этом оставили на виду передки с колесами и задрали кверху по одной оглобле— чем не пушки? Девять «юнкерсов» усердно бомбили ту «батарею»!

Ранний октябрь стоял уж на дворе, дни, а тем более ночи, оскудели теплом, печурка в комнате Юли вновь ожила. На топку пошел кухонный шкаф для продуктов, давным-давно пустой, и кухонные полки, уставленные запыленной посудой...

Они опять прощались возле Екатерининского сквера, присыпанного пожухлой листвой. Как ни в чем не бывало, стояла под открытым небом Екатерина Великая, окруженная своими девятью фаворитами. В ранних сумерках не разберешь, кто из них Румянцев, кто Потемкин, кто Орлов. Вадим обратил внимание Юли, что Державин времени зря не теряет, читает вирши, а генералиссимус Суворов почему-то стоит на одной ноге. Как ни в чем не бывало, памятник окружали канделябры, каждый о четырех фонарях, давным-давно не зажигавшихся.

Наконец-то подошла полуторка, заляпанная осенней грязью до верхушки кабины, — за Вадимом.

Большие глаза Юли были полны слез, и, чтобы не дать ей разрыдаться, Вадим, уже забравшись в кузов, перегнулся через борт и сказал с деланной веселостью:

— Передай привет учителю Александра Македонского.

— Кому? — не поняла Юля.

— Аристотелю, конечно...

После проводов Вадима она лишь однажды ночевала дома, а затем долго туда не заглядывала, снова ютилась в библиотечном подвале со своей группой самозащиты.

Юля чувствовала себя непереносимо одинокой в комнате, где все напоминало о Вадиме. Даже голые стены хранили память о нем — по стенам витала его тень, когда горел каганец на столе или бывала открыта дверца в печурке...

А потом во дворе дома разорвалась бомба. Всю зиму комната стояла с пробоиной в стене, занесенная снегом — будто рассеянная жиличка забыла закрыть на зиму балконную дверь. Стол посекло осколками, дверцу платяного шкафа вдавило внутрь взрывной волной, стенные часы швырнуло на пол.

Юля записалась в дружину по спасению книжных ценностей в квартирах, где прежде жили академики, библиофилы, коллекционеры. Спасатели выносили найденные книги и рукописи через проломы в стенах, через окна, тащили на себе, везли на санках, в детских колясках. Проникали в обгоревшие, разбитые квартиры даже на самые верхние этажи. Вывозили в библиотеку редкие книги, ноты, рукописи из аварийных домов, которые могли обрушиться и были обречены на слом.

После Нового года на ее имя пришел аттестат, но письма при нем не было. Не успел Вадим отправить? Письмо заблудилось на партизанских стежках-дорожках?

Юля долго не имела вестей от Вадима. Знает ли он, что будет отцом, или не получил ее письма?

1 марта 1944 года по улице Стачек в город, с которого была снята блокада, вступили партизаны. Они шли за подводами, за санями, бородатые, с трофейным оружием, а кое-кто — в чужих угловатых касках, пестрых плащ-палатках. Тут же, после митинга, секретарь обкома прикалывал награжденным медали «Партизану Отечественной войны».

Юля долго бродила вдоль обоза неприкаянная. Из полевой сумки она достала фотографию Вадима, показала комиссару бригады, нескольким командирам, раненому, лежавшему на санях, ездовым — не знает ли кто Вадима в лицо? Пальцами, задубевшими на морозе, партизаны осторожно брали фотографию, но только пожимали плечами. Может, если бы Вадим не запустил показательную бороду, его узнали бы? Она и сама поначалу смотрела на него, как на незнакомого...