Незабываемые дни

— Хлопцы, прочь отсюда! — засуетились, забегали девчата.—Да постойте, может, спички или зажигалка у кого-нибудь есть? Ну, идите, идите да поищите воды…

И здесь же чей-то крик:

— Танки!

Одни бросились в лощину рядом с полем, другие спрятались во ржи и за деревом, возле которого не стихал голос нового человека. Все страшно взволновались. И только она, притихшая, ласковая, слышавшая только то, что было ей теперь интересней всего на свете, не сдвинулась со своего места. Молча проводила глазами темные громады танков, которые, натужно ревя моторами и заставляя содрогаться землю, тяжело пронеслись почти рядом с ней. Она даже почувствовала жар их раскаленных моторов и закашлялась от удушливого перегара выхлопных труб. Навстречу танкам сверкнуло несколько молний, Одна из машин закружилась ярким факелом. Другие бросились в сторону. Ветер унес запах паленого железа и резины.

Хлопцы принесли в шапках воды и, остановившись недалеко, спрашивали, нужно ли еще.

— Мы сейчас же сбегаем, здесь совсем близко…

И действительно, когда стих грохот и над ржаным полем установилась тишина, слышно было, как где-то поблизости переливалась, звенела серебром тонкая струйка воды. Это выплескивался из небольшой криницы едва приметный ручеек.

С первым солнечным лучом, разогнавшим редкие волокна тумана, к людям под деревом пришла теплая, радостная забота о молодой матери. Каждый старался хоть чем-нибудь помочь ей. А она кормила его, тихо, ласково гушкала:

— Комарик ты мой маленький! Комарик носатенький!

— Значит, поздравляем с сыном, с партизаном! — отозвались хлопцы, услыхав эти слова.

Она не успела ответить,— с противоположной стороны лощины донесся чей-то гневный голос. К ним бежал военный. Он размахивал руками, показывал жестами в свою сторону, что-то выкрикивал. Но люди, приютившиеся под деревом, не понимали его, и лишь только тогда, когда он подбежал ближе, все услыхали, как этот советский офицер — узнали по форме — кричал им:

— Что вы там делаете, сумасшедшие? Сразу же попадете под наши или немецкие снаряды. Немедленно за мной!

Увидев, что люди явно медлят, подбежал к ним. По возбужденному, раскрасневшемуся лицу молоденького лейтенанта было видно, что он собирается ругать «сумасшедших» за неосторожность и неповоротливость. Он уже и рот разинул, чтобы хорошенько прикрикнуть на чудаков, выбравших такое неудобное место для отдыха. Но, увидев девчат, сразу смягчился и, лихо козырнув, спросил:

— Что за люди?

— Партизаны…

— Чего же вы здесь прохлаждаетесь? Ведь вы сидите в самом котле, в который попали гитлеровцы. Сейчас поддадим огоньку им, чтобы лучше поджарить. Пошли за мной.

В эту минуту снова залился плачем ребенок.

— Ку-у-га… Ку-у-га…— заявлял он о своих законных правах на заботу и внимание.

— Видишь, брат лейтенант, роды у нас. А ты вот кричишь.

Лицо лейтенанта сделалось сразу испуганным и вместе с тем радостным. Он виновато спросил:

— Доктор, значит, нужен?

— Без доктора кое-как обошлись, а ей вот нужно помочь выбраться отсюда, совсем обессилела девушка.

— Да мы это одним мигом. Кто свободен, со мной.

Лейтенанту, артиллерийскому корректировщику, несколько минут пришлось отдать делу, не предусмотренному ни в одном военном уставе. Вскоре санитары с помощью партизан понесли на носилках Майку с ее маленьким. Она хотела идти сама, но хлопцы чуть не силой уложили ее на носилки.

— Лежи уж, лежи, береги силы для маленького.

А маленький не ленился выполнять свои несложные обязанности перед жизнью, и его пронзительное «ку-у-га, ку-у-га» то и дело звенело над утренним росным полем. И лица всех, кто слышал этот милый, нежный и могучий голос,—и офицеров, и солдат-артиллеристов, и санитаров — светлели, становились мягче, и на них расплывались теплые, теплые улыбки. И не одна пара глаз, наблюдая эту необычную процессию с носилками, предательски влажнела. Пожилой майор, командир артиллерийского полка, уже открывший рот, чтобы дать команду «огонь», подождал минуту-другую, — пусть люди с носилками отойдут подальше. «Не испугать бы маленького…» — подумал он, почесав серебристый ежик своей головы, что служило первым признаком его необычайного волнения. А процессия двигалась и двигалась, минуя батареи, пока к ней не подъехал санитарный автомобиль.

И только тогда раздалась громкая команда:

— По фашистам, всеми батареями, огонь!

Снова заработали орудия, разбудив утренние просторы грохотом выстрелов и разрывов. Залпы гремели один за другим, не стихая ни на минуту. Это была суровая и справедливая расплата с фашистскими палачами и детоубийцами. С теми, кто решил залить невинной кровью чужую землю. С теми, кто мечтал о господстве над всем миром. С теми, кто после чудовищных злодеяний и после поражения пытался убежать в свое звериное логово. С теми, кто не хотел еще сдаваться.

Залпы гремели один за другим, сотрясая землю и воздух. Они были торжественным салютом тому, кого молодая мать называла своим маленьким комариком, комариком-носатиком.

Майку спросили в санитарной машине, куда же она думает ехать, куда торопится.

— В Минск, только в Минск!

Машина под грохот канонады помчалась в Минск.