Незабываемые дни

Бригада, которой командовал теперь Блещик, вступила в Минск на второй день после его освобождения. Еще дымились некоторые дома, не были убраны многочисленные трупы гитлеровцев. На улицах, заваленных мусором, битым кирпичом, белели обрывки топографических карт и разной фашистской макулатуры. То и дело слышались взрывы: саперы выискивали мины, собирали их в кучу, взрывали. На обшарпанном сквере толпились люди. Здесь происходили встречи, летучие митинги. Странно, непривычно выглядели многочисленные огороды и огородики среди руин, огороженные спинками обгоревших кроватей; кое-где колосилась рожь. На стенах уцелевших домиков попадались скупые надписи о судьбе их жителей. Одни были расстреляны, другие вывезены в Германию, третьи погибли во время бомбежек. Встречались и радостные надписи: сообщалось, что та или другая семья переселилась в другой дом на другую улицу. И хотя война только-только уходила из города, хотя многие дома и улицы хранили еще ее горячие следы, уже раздавались звонкие детские голоса, особенно на окраинах, в большей степени уцелевших, чем городской центр. Дети купались в реке, из которой еще торчали попавшие туда танки и пушки, играли в партизан, и не игрушки были у них в руках, а испорченные немецкие винтовки и автоматы, найденные в реке, в лабиринтах руин, на запыленной мостовой.

По городу проходили воинские части и прибывающие для участия в праздничном параде партизанские бригады, и все же в нем было несравненно тише, чем обычно. Не звенел трамвай, трамвайные рельсы, покореженные, погнутые, во многих местах выпирали из земли причудливым сплетением изуродованного железа. Не раздавались гудки фабрик, заводов. Фабричные корпуса или высились грудами развалин, или зияли пустыми провалами окон, пушечными и бомбовыми пробоинами и проломами. На вокзале также было тихо и глухо. Обгоревшие вагоны, разбитые паровозы чернели на взорванных путях. Вместо здания вокзала — руины.

Блещик не узнал улицы, на которой он жил со своей семьей до войны. Все было разбито, расщеплено, красная кирпичная пыль густо облепила уцелевшие столбы электрической проводки. Во дворе дома, где когда-то зеленел хороший сад, не было ни деревца, ни кустика. Сиротливо стояла разбитая трансформаторная будка. От дома осталась только часть стены с балкончиком, каким-то чудом уцелевшим. На балкончике виднелась обгоревшая детская коляска. Может быть, по этой коляске и балкону Василек узнал родной угол. Он долго смотрел на уцелевшую стену, будто хотел пересчитать каждый кирпичик. Губы его задрожали, и он заплакал, уткнувшись в колени отца.

— Где же теперь, папочка, жить будем?

Он хотел еще спросить, где его самолеты, стоявшие здесь во дворе, на таком красивом аэродроме, сделанном под кустами малины и смородины. Но не спросил. Он действительно не маленький, ему уже десятый год, он почти сам научился читать книжки, газеты. Ну конечно, помогал Пилипчик, часто помогала тетя Надя. Но где же придется жить? И как жаль старый дом, в котором он знал каждый подъезд, каждую квартиру.

— Где же теперь будем жить?

— Не горюй, Василек, будем жить,—не погибнем, отстроится и дом наш, и квартира.

Блещик утешал мальчонку, а у самого слегка першило в горле.

Утешала Василька и Надя, взявшая его в последние дни под свою опеку. И видно, она находила настоящие слова, согретые глубокой материнской лаской. Мальчик притих и, доверчиво прижавшись к ней, шептал:

— Ты все равно как мама, тетя Надя.

— Что ж, я буду твоей мамой… Называй меня мамой…

Блещик, услыхавший эти слова, молча пожал ей руку, и в его взгляде светилась радость и большая человеческая благодарность.

А перед ними громоздились руины в мягком вечернем свете. С востока доносилась несмолкаемая артиллерийская канонада и гром непрекращающихся бомбардировок.

— Что это, мама? — спросил мальчик.

— Это фашистов добивают, Василек…

— Мне страшно… Они еще придут сюда.,— Сюда мы их уже никогда не пустим.

… А вокруг, неумирающая, вечная, шла жизнь. Среди руин ставили палатки партизаны. Раскладывали костры. Где-то заиграла гармонь. Молодежь веселилась, искренне, щедро расточая тепло своих сердец. Плясали, пели, рассказывали веселые истории. И казалось, застывшие руины города оживают в трепетных отблесках партизанских костров.

На востоке не смолкая била артиллерия. Звуки орудийных залпов напоминали людям, что война еще не окончилась. Но все знали: пройдены самые тяжелые, самые суровые ее этапы. Враги убегают с нашей земли. Они уже обречены на разгром. А за разгромом конец войны, конец суровым испытаниям человеческих душ и сердец.

7

По шоссе на Минск мчала грузовая машина.

Майка, несколько ее близких товарищей и случайных попутчиков очень торопились, Майка волновалась. Как мечтала она попасть в освобожденный Минск. И эта мечта до сих пор не осуществилась. Когда началось наступление, ей категорически запретили участвовать в боевых операциях. Ей просто дали отпуск. Ее оставили в партизанском госпитале, где был и хороший доктор, и близкие товарищи: больные и легкораненые из отрядов Соколича.