– А в чем дело? Биофорные свойства тау-энергии доказаны. Разумнее и экономичнее заняться приспособлением человеческого организма к новому типу жизнедеятельности, чем перестраивать гигантскую махину техносферы.
– Послушай, Илья, одно дело, когда ты выступаешь по телевидению и смущаешь юные умы, а другое…
– Не смущаю, а побуждаю к мышлению! Почему я должен, как корова, жевать и глотать? И тратить драгоценные часы, чуть ли не половину жизни, на сон? Да я хоть сейчас готов поменять свой дурацкий кишечник на компактный тау-преобразователь.
– Ну нет! Я не хочу тереться контактной пряжкой о зарядовый блок. Хочу испытывать удовольствие от еды и отдыха. Хочу остаться человеком.
– Удовольствие от еды! – с иронией повторил Буров. – Сколько в тебе пещерного, Алешка… Мой человек не похож на твоего. Твой – разновидность животного.
– А твой? Сплошной мыслительный аппарат, так, что ли? Еда, сон – ничего этого не надо, размышляй да складывай в кучу продукты мышления. Веселенькое будущее, черт побери, ты приуготовил человечеству!
– Что ты вдруг раскипятился? Вот ведь заикнись кому-нибудь, что можно без еды! Успокойся, никто не отнимает у тебя жареного барашка.
– Ты теоретик, Илья, сугубый теоретик. Ты не видел Плутона…
– То есть как это не видел?
– Фильм – не то. Одно дело – смотреть в уютном зале, сидя в покойном кресле, а другое… Нет, надо там быть, чтобы тебя проняло. Этот беспрерывный однообразный труд, сегодня и завтра, и вечно – одно и то же, одно и то же. Эта понурая очередь, подходи заряжайся, если выполнил норму… Знаю, ты скажешь: там иной тип цивилизации, у нас все пойдет по-другому, мы только освободимся от забот о пропитании. Но можно ли назвать свободой постоянную зависимость от тау-станции? Мы и без того зависимы – шагу не можем ступить без аппарата, прибора, машины. И к этому ты хочешь добавить новое божество, этакого Будду с контактной пряжкой, да что там Будду – Молоха!
– Молох, к твоему сведению, уже существует – это Машина. С большой буквы. Сам ведь говоришь, что без нее ни шагу, верно? Теперь проделай экстраполяцию. Нетрудно сообразить, что через несколько поколений человек сольется с машиной. Это будет кентавр пострашнее тех, что в греческих сказках. Ему не придется смотреть на указатель горючего – он будет ощущать его нехватку как голод. Единственной эмоцией станет быстрая езда. Беспощадный кентавр, мчащийся во весь дух…
– Перестань! Твоя экстраполяция порочна, потому что… потому что…
– Не трудись. Я знаю наперечет все возражения.
– Да потому хотя бы, что существует разум… – И, помолчав, Морозов продолжал уже спокойнее: – Обзови меня консерватором или как-нибудь похлеще, ты ведь это умеешь, но я решительно против искусственных конструкций.
– Ясно, ясно. Сейчас ты произнесешь пылкую речь о сохранении вечного и нетленного канона красоты. – Буров вздохнул. – Ах, прекрасная мечта о сверхцивилизации, никогда ты не сбудешься… Кто сказал, что Галактике суждено стать в будущем не стихийным скоплением звезд, планет и газов, а тончайше организованной материей, управляемой творческим Разумом? Какое там! Мы боимся малейших перемен… Вот – Заостровцев. Верно было сказано когда-то, что будущее отбрасывает свои тени, такая тень пала на Заостровцева – и что же он? Испугался на всю жизнь, спрятался за Тониной юбкой. Скорее укрыться в спасительное болото шаблона…
– Но согласись, Илья, что круто переделывать биологическую природу человека – чрезвычайно опасно. Дело ведь не только в наращивании мускулов или, скажем, приспособлении к метановой атмосфере – есть еще и такая тонкая, чувствительная к переменам вещь, как психика. Можешь ты поручиться, что…
– Могли поручиться изобретатели автомобиля, что ни один пешеход никогда не попадет под колеса? Я не предлагаю форсированных рывков, которых могла бы не выдержать психика. Я за тщательную продуманность каждого шага. Но надо же и начинать шагать. Надо подтолкнуть медлительную телегу эволюции. Для человека не характерна адаптация к одной только узкой экологической нише. Верхние и нижние ограничители температур и давлений могут быть постепенно раздвинуты, повышение энергетического уровня усилит независимость от внешней среды… Алеша, я не раз говорил и писал обо всем этом, не стану повторять. Надоело.
– Мне трудно с тобой спорить, я хуже подготовлен. Но вот что скажу, Илья. Одно дело, когда Лавровский ищет методику выявления скрытых возможностей мозга, того, что дремлет в подкорке, – это поиск естественный… ищем то, что спрятано у нас же… Но другое – твоя идея о приспособлении человека к жизни вне Земли. Допустим, он впишется в чужую среду, – но сможет ли жить на Земле этот твой homo extraterra?
– Homo universalis! Таким я его вижу. Пойми, немыслимо космическое будущее человечества без сознательной нацеленности на универсализацию… Я умолкаю, Алеша. Чего-то я устал. Сколько можно ходить в максималистах?.. Нам бы со Свеном довести до конца работу с дыханием водой, а потом…
Буров не договорил. Вытянулся на койке, закинув руки за голову, и закрыл глаза.
– Что потом? – спросил Морозов.
– Не знаю.