Незаметные истории, или Путешествие на блошиный рынок (Записки дилетантов)

Друзья считали Манни открытым, честным до щепетильности, всегда готовым прийти на помощь и, несмотря на изощренность в области торговли и психологии, порой ребячески наивным. У него было удивительное чувство юмора и золотое сердце. Он был одинок и очень любил и ценил общение. При обилии контактов он был закрыт, мало кто бывал у него дома. Он был очень привязан к родителям, особенно к матери, которую потерял, когда ему было далеко за шестьдесят. В свои семьдесят пять он тщательно следил за своим не столь крепким, как он любил похваляться, здоровьем – у него стояли клапаны в сердце, был сахарный диабет – и представлял собой ходячую медицинскую энциклопедию. Своими практическими медицинскими познаниями он поделился и со мной, когда счел, что я в них нуждаюсь.

При более детализированных характеристиках мнения о Манни расходятся. Одни помнят его добрым и чутким, другие упрямым и жестким, скорым не только на резкое слово, но и на кулачную расправу. Кто-то рассказывает, будто бы Манни получил высшее образование инженера-строителя. Кто-то над этими рассказами откровенно смеется. Одни оценивают его как прекрасного эксперта в области антиквариата, другие убеждены, что знания его были поверхностны и недостаточны, а торговал он навязчиво, словно пылесосами, а не предметами старины. Одни утверждают, что он постоянно учился у более опытных коллег, другие – что он был необучаем, не держал в руках книг, газет и журналов, а многие его рассказы были плодом собственного воображения. По мнению одних, он был предельно честен и болезненно щепетилен в отношениях с клиентами, другие полагают, что ему ничего не стоило обвести покупателя вокруг пальца. Одни уверяют, что налоги он уплачивал исправно, другие – что эти утверждения яйца выеденного не стоят.

Первое, что чувствуешь, когда слушаешь столь разные рассказы, – сомнение, что речь идет об одном и том же человеке, а не о дюжине разных лиц. Второй приходит в голову мысль: а что будут рассказывать о тебе через пару недель после твоей смерти? Потом спохватываешься и понимаешь, что любой рассказ возникает из перспективы рассказчика и окрашен субъективными интонациями. Я разговаривал на блошином рынке с людьми, которые не любили Манни, но признавали, что тот был очень заботлив и охотно спешил на помощь. И наоборот, его близкие друзья и преданные клиенты мягко выражали сомнение по поводу уплаты им налогов с аукционных покупок, на которые Манни каждый раз ссылался, обосновывая свой «болевой порог» в ценообразовании на тот или иной предмет, ниже которого он не может опускаться. Одна из моих новых друзей на блошином рынке ценила и хорошо понимала Манни потому, что тот взглядами и привычками был очень похож на ее мужа, а другие рассказчики находили ее мужа малосимпатичным. Коллеги Манни могли сетовать на его недостаточную компетентность в том или ином сегменте антиквариата, но безусловно отдавали должное его знанию старинных украшений, пониманию людей и таланту торговца. Мне доводилось, наконец, встречать и тех, которые рассказывали, и даже в гипертрофированном виде, именно то, что от них ожидал собеседник: в разговоре со мной Манни представлялся честнейшим, порядочнейшим и добрейшим человеком, в пересудах с другими – лжецом, мошенником и грубияном.

Однако по здравом размышлении приходишь наконец к заключению, что все эти истории, с поправкой на разный опыт рассказчиков и различное восприятие объекта рассказов – от восхищения и симпатии до зависти и ненависти, – вполне совместимы и легко вписываются в картину жизни блошиного рынка.

* * *

Действительно, насколько можно требовать от торговца на блошином рынке экспертной квалификации? Работа на барахолке в известной степени «демократична» и в значительной степени тем и привлекательна, что не требует от торговца ни специального образования, ни крупных материальных вложений: