Незапертая дверь

Люба зашла во двор. Мама нехотя пошла за ней. Обошли дом со всех сторон, позади, на заднем дворе, располагались еще несколько помещений. Мама объяснила, что справа конюшня, слева – хозяйственный блок, а посредине – гараж для коляски.

– Да, – вздохнула мама, – у них был свой выезд.

Во дворе росли огромные, как деревья, кусты сирени, белой, красной, сиреневой, фиолетовой. Сирень сохранилась, а розовый сад нет. И чайная беседка не сохранилась, во время войны ее разобрали на дрова.

– После революции здесь были коммуналки, а в шестидесятых их расселили, – рассказывала мама. – Сделали ремонт, и в дом заехало какое-то научное издательство. Вот и все. Вот и весь экскурс в прежнюю жизнь. Мне еще бабуля все это рассказывала. Приводила сюда и рассказывала. Представляешь, как ей было горько?

Оказалось, что бабушка выжила. Выжили и трое детей, а вот последний, маленький, умер при родах. Дед тюрьму пережил, вернулся, прожил два года и тоже умер. Бабуля говорила – от ненависти. Ненавидел красных и советскую власть.

Мама тревожно посмотрела на Любу:

– Любаша, ты уже взрослая! Ты понимаешь, что это семейная тайна? И еще, доченька! Папу тоже можно понять. У него деда и двух дядьев в тридцать восьмом увели, никто не вернулся.

Люба все понимала, она давно стала взрослой.

Только с того дня, когда ложилась спать, все время фантазировала, представляла. Если бы не революция и советская власть… Если бы желтый, похожий на кремовый торт особняк остался у них… И конюшня с лошадьми, и карета для выезда… Люба бы точно жила на втором этаже, в мансарде. И маленький овальный балкончик с круглыми белыми балясинами принадлежал бы ей.

Вот она открывает утром глаза, в прозрачные стекла заглядывает ранее солнце. Люба накидывает капот – кажется, так назывался халат – и выходит на балкон.

Под балконом пышно цветет сирень и источают нежные запахи розовые, всех расцветок, кусты.

Поют птицы, шуршит метлой старый дворник в картузе, по брусчатке проезжают экипажи, а снизу, из столовой, доносятся вкуснейшие запахи – свежих, только вынутых из печи булочек, кофе, острого французского сыра.

А вечером они с мамой собираются на бал. Горничная подносит новое платье – шелковое, отделанное тончайшим брюссельским кружевом, зашнуровывает корсет на Любиной и без того тонкой талии, а она, Люба, пищит, что ей неудобно.

Потом горничная принимается за прическу. Дело это совсем непростое: горячие щипцы, запах жженных волос, ужасные металлические бигуди и шпильки, шпильки, которые больно врезаются в кожу. Потом нежнейшая, сладко пахнущая пудра, розовые румяна, пара капель французских духов. Всего по чуть-чуть, негоже девушке поливаться духами.

Ну и последнее – обувь. Башмачки из тончайшей кожи, украшенные серебряными пряжками, серебристые шнурки, которые горничная затягивает с усилием, – надо потуже, чтобы во время танцев не развязались.

Все, Любаша готова. У ворот поджидает экипаж, в нем сидит папа и корчит смешные недовольные гримасы. «Почему так долго? А, потому что вы дамы! Простите, запамятовал!» Папа шутник, с ним всегда весело.

На балу Любе жарко и очень тревожно: вдруг никто не заметит, не ангажирует? Она чувствует, как по спине льется холодная струйка пота. Ой, не дай бог кто-то заметит!

Мама украдкой промокает ей кончик носа. Значит, и нос тоже вспотел.

Она чуть не плачет, но тут подлетает молодой человек в уланской форме. Он строен, высок и невозможно красив. Тонкие черные усики блестят над ярко-красными губами. Люба чуть не теряет сознание.

Они летят над блестящим паркетом и, кажется, еще миг – и оторвутся от пола, воспарят.

Люба закрывает глаза. Только бы не кончался этот восхитительный вальс! Только бы никогда не кончался… И он, этот молодой человек, никогда бы не убирал свои легкие, нежные и сильные руки, не отпускал ее.

В самый неподходящий момент, в разгар этих мечтаний, всегда хотелось в туалет. Люба открывала глаза, вставала с кровати, нашаривала тапки и плелась в уборную. Волшебство тут же заканчивалось. Какое там волшебство! Узкий коридор, крошечная уборная, стены обклеены клеенкой. Рулон серой, жесткой туалетной бумаги, мама говорит: «Слава богу, что такую достали». На крышке унитаза освежитель воздуха «Еловый». Пах он отвратительно.

Люба ложилась в кровать, и ей хотелось плакать. Но вскоре она засыпала.

В школе Люба была хорошисткой. Как говорила классная, «стабильная, но без особых способностей». В десятом классе встал вопрос, куда поступать. Остановились на педагогическом, факультете дефектологии. «У хорошего логопеда всегда будет кусок хлеба», – говорил папа.

Люба поступила легко. В середине августа уехали в Юрмалу.

Она жила ожиданием новой жизни – студенческой.

С Гришей Люба познакомилась у института, где во время перемен гомонили, ржали, перекусывали, курили и просто общались студенты. К ней подошел высокий, худой, сутулый, лохматый и носатый парень. Красавцем его назвать было нельзя, но отличало его что-то милое, теплое, располагающее к общению.

– Григорий, – представился он. – А ты с какого факультета? Я тебя раньше не видел.