Незавершенная месть. Среди безумия

– Сначала я была обескуражена решением Маргарет – это мать Саймона, – но потом поняла, что она совершенно права. Саймон слишком долго оставался вроде как живым, только это уже был не Саймон, не тот человек, каким мы все его знали. Просто раньше я никогда не бывала на кремации. Мне было… – Мейси стиснула губы, подбирая подходящее слово, – не по себе. Да, меня смущала мысль, что тело Саймона сгорит.

Повисло молчание. Морис смотрел на пламя камина, взвешивал слова Мейси. Наконец он заговорил:

– Саймон был ранен при бомбежке – то есть уже тогда подвергся воздействию огня. А теперь его тело предано огню окончательно. Согласись, в таком решении есть определенная метафоричность. Ну и практичность – ведь миссис Линч уже в преклонных годах и одинока.

Мейси молчала. Бокал с портвейном она держала обеими руками, поворачивала, наблюдая, как драгоценное вино медленно обволакивает стенки.

Морис перевел дыхание и продолжил речь:

– Разве у тебя не возникает ассоциаций с фениксом, священной птицей, которая, чуя близкую смерть, строит гнездо из веточек корицы, поджигает его и сгорает в пламени, а потом возрождается из пепла?

Морис глотнул янтарного напитка.

– Увы, юноша Саймон не выйдет из крематория и не скажет нам «Здравствуйте». Но, по-моему, это дар для тебя, Мейси, возможность думать о нем как о фениксе, знать, что он стал ветром над лугами. Если, конечно, ты от этого дара не откажешься. – Морис улыбнулся. – Сейчас как раз тот случай, Мейси, когда не нужно ни думать, ни искать смысла. Ты этим уже занималась. Ты хранила Саймона в сердце и шагала в будущее, какое в семнадцатом году тебе и не снилось. Теперь Саймон умер. Подумай о новорожденном фениксе. Прими его.

Мейси молчала. Перед ее мысленным взором красно-золотая птица рвалась из пламени, которое сама же и разожгла.

– Еще добавлю: считается, что слезы феникса способны врачевать любые раны.

Мейси подняла взгляд на своего старого наставника, поставила на сервировочный столик бокал с портвейном.

– Спасибо, Морис. Хорошо, что я к вам сегодня пришла.

– Ты, Мейси, больше мне не ученица и не ассистентка. Ты давно обрела самостоятельность и едва ли нуждаешься во мне. Я все понимаю…

– Но…

– Дай закончить. Наши отношения изменились; впрочем, это закономерно. Надеюсь, наша дружба выйдет на новый виток и время от времени ты будешь позволять старому приятелю разделять с тобой интеллектуальные удовольствия, связанные с твоими расследованиями. Пусть даже постфактум – у камина.

Мейси встала, поцеловала Мориса в щеку.

– Вы были так добры ко мне, Морис.

Старик потянулся за своей тростью.

– Провожу тебя до дверей.

– Да, но геронсдинское дело…

Морис предостерегающе вскинул руку:

– Ты не нуждаешься в моих советах, Мейси. Ты сама знаешь, как поступить.

* * *

Приехав в Геронсдин, Мейси оставила «Эм-Джи» у гостиницы и пошла на пустырь, где когда-то находился дом ван Маартенов. Она думала о страхе и ужасе, о страданиях за гранью воображения, которые Маартены испытали перед смертью, думала о кровоточащих от дыма и жара легких, о костях и плоти, отторгающих кожу. Наверное, несчастные лишились чувств от боли, такими их и застала смерть. Потом Мейси стала гадать, каков был их дом. На первом этаже пекарня, на втором – жилые комнаты. Этакая маленькая крепость, где семья искала защиты от внешних угроз, крепость, однажды ставшая адом. Ад поглотил, пожрал три человеческих существа, которые жили, дышали, работали, музицировали, любили. Ничего не осталось. Ни-че-го. Только зловещий холод, только тяжелая, губительная аура – незримая стена, за которую не рискуют шагнуть геронсдинцы. Лишь одна душа посмела посеять дикие астры на этом клочке проклятой земли да в ночь пожара в гостинице явилась сюда со скромным букетом траурных цветов. Словно оставила записку: «Все исполнено, вы не забыты».

* * *

На следующее утро Мейси уехала рано, ограничившись чашкой чаю с гренком, хотя ее аппетит дразнили ароматы яичницы с беконом, грибами и помидорами, которую готовила Мэри Йомен. Фред предложил завернуть с собой горячий завтрак – пласт яичницы между двух ломтей хлеба, – но Мейси отказалась. Ей нужно было успеть в усадьбу Сандермира к тому времени, когда конюх пойдет прогуливать лошадей. Вся деревня знала: Альфред Сандермир по-прежнему сидит у себя в покоях, на втором этаже. В Геронсдине судачили: у дверей оставляют подносы с провизией, хозяин дожидается, пока прислуга уйдет, втаскивает еду в комнату, а потом, ночью, вышвыривает пустой поднос. Если он вышвыривает заодно и пустую бутылку из-под бренди или вина, значит, нужно принести еще спиртного. Но что-то не слышно, чтобы Сандермир выкинул в коридор грязную сорочку или простыню. И прибраться в комнате он никого не пускает.