Нездешние

Мона узнает голос. Это ковбой из Кобурна, тот, которому она разбила лицо.

– Сука гребаная, – завывает ковбой. – Гребаная сраная сука!

– Не высовывайся! – кричит второй голос. Этот старше, и голова у него, похоже, намного яснее.

– Я тебя убью, дрянь гребаная!

Он стреляет – судя по звуку, из большого пистолета, – должно быть, нашел, чем заменить свой «Пустынный орел». Мона видит мелькание вспышек на стволах у подножия пригорка, но точнее ей не определиться.

Ковбой расстреливает все патроны.

– Брось палить! – рычит второй голос. – И укройся!

Вопли не смолкают. Кто-то ломится к ним сквозь подлесок, но в темноте движения не уловить.

И тут второй голос:

– О черт…

Третий:

– Дырка гребаная!

– Ди, хорош орать, помоги мне!

– Пошел ты, Циммерман. Эта дырка сперла мою винтовку и грузовик на хрен!

– Норрису чуть ногу не снесло, а у тебя за грузовик в заднице свербит? Будь добр, заткни орало и хоть на глаза не лезь!

Ди – надо думать, он и есть тот ковбой – даже на связные угрозы уже не способен.

– Греб твою… башку снесу! Я тебе… сука драная!

Вопли понемногу переходят в скулеж. В темноте звякает, может быть, пряжка пояса. Потом чмокает ремень, затягиваясь, как полагает Мона, вокруг бедренной артерии ее жертвы.

«Осталось двое, – соображает она, – но внимания стоит только один».

Она больше не слышит движения. Ди, ее неудачливый соблазнитель и похититель, должно быть, затаился на том же месте. Она наводит туда прицел.

Он не умолкает.

– Сука! Я тебе… я тебя так отделаю! Я тебе…

Звякают медные бубенчики – пули в ладони? Перезаряжает?

– Подумать только, чтобы такая… ты меня слышишь? Слышишь меня? Отвечай, чтоб тебя! Скажи что-нибудь, чтоб ты сдохла!

Мона не собирается оказывать ему этой услуги.

– Я с тобой знаешь что сделаю? – не унимается он. – Ты хоть знаешь, что с тобой будет?

Циммерман, видимо занявшись раненым, молчит. Теперь Мона ощущает в нем настоящую угрозу. Такое впечатление, что этот прошел настоящую подготовку, а молчит уже давно.

Ди не сидится на месте. Она угадывает, что тот скоро подставится под выстрел. Его-то она определенно может сбить, но это выдаст ее позицию Циммерману – тому, надо полагать, кто сбил Парсона.

Новый крик боли.

«Если только, – думает она, – он не занят подстреленным».

Там, где скрывается Ди, дергается ветка.

«Черт, – думает Мона, – лишь бы там не оказалось четвертого».

– Ты сука, – разоряется Ди, – ты б…

Большой пистолет снова стреляет. Пули избивают склон над ней. Некоторые попадают довольно близко: каменная крошка осыпает плечи и волосы. Но Мона не шевелится.

– Убита, а? – подает голос Ди. – Она покойница. Я тебя достал, а? Достал!

Ветка шевелится сильнее.

– Мы тебя достали. Продырявили задницу!

И тут показывается раздутая, как гнилая тыква, голова Ди. Щека четко обрисована лунным светом, ей отлично видно, где он и что делает.

Прямо сейчас Ди на нее орет. Мона так ушла в себя, что слова до нее не доходят. Она наводит скрещение волосков не в середину лица, а выше правой брови, на самый край черепа: действует бездумно, как хорошо смазанный механизм.

Она ощущает импульс, пробегающий от плеча к пальцам, приказывающий стрелять.

И думает при этом: «Знаешь, я еще никого по-настоящему не убивала».

Но за этой мыслью следует другая: «Что ж, самое время начать».

Она так поглощена происходящим, что не отмечает грохота выстрела, а только чувствует отдачу, видит, как уплывает прицел, и возвращает его на место как раз вовремя, чтобы увидеть странное сияние, окружившее голову Ди, – не отдернувшуюся назад, а оставшуюся точно на прежнем месте. Сияние гаснет; Ди как будто скашивает глаза вниз и в сторону, словно увидел что-то в траве, и выпадает из поля зрения.

Он больше не кричит.

Мона уже движется, скатывается по склону. Через тридцать ярдов она находит новый насест.

Она ждет нового нападения. Напрасно. Никого, только редкие поскуливания в тишине.

И она, точь-в-точь как на охоте, выжидает.

И ждет.

И ждет.

В сущности, ожидание составляет большую часть любого действия. Будь то на охоте или в перестрелке, главное – ждать.

Тянутся минуты.

«Убивать, – думает Мона, – чертовски скучное занятие».

И тут она слышит оклик:

– Эй, леди!

Мона, наугад определив направление, разворачивает туда винтовку.

– Эй, послушайте, леди! – Это второй голос, Циммермана. – Понимаю, время, э… не самое подходящее для обращения к лучшим сторонам натуры. Мы ведь вас обстреляли, и все такое. Но… этот малыш серьезно ранен. А ему давно не везет, и, по-моему, стыдно дать ему тут умереть. Согласны?

Мона не отвечает.

– Ладно… хорошо. А просто скажу, что собираюсь сделать. Я хочу подобрать малыша и отнести вниз, к грузовичку. Потом отвезу его в этот гребаный городок, в больницу, где ему помогут. Прошу заметить, что в мои намерения не входит – абсолютно не входит – снова по вам стрелять. Понятно?

Мона молчит.