Нездешние

Мона гонит так, что, лишь проехав полгорода, соображает: она совершенно не представляет, куда направляется. «Прочь из Винка?» – задумывается она. Мысль разумная, но она ни разу не приходила ей в голову. В машину Мона запрыгивала с одним желанием: убраться отсюда, к черту из этого дома. И, пожалуй, от ползучего тошнотворного предчувствия, что она вот-вот съедет с катушек, как ее мать. Потому что тогда все складывается, не так ли? Она помнит, как мать, уставившись в окно, описывала несуществующее: старые дома, тысячи пещер, города во льдах… сходство такое точное, что она уже чувствует в себе болезнь.

Ей необходимо с кем-нибудь поговорить об увиденном: высказать вслух, разобрать на части, и пусть слушатель взвесит, настолько ли она свихнулась, как ей кажется. Но в этом городе у нее ни единого друга. Только с Кармен она проговорила десяток минут, но та, похоже, не ее лиги. А миссис Бенджамин Мона совершенно не доверяет, потому что в смятении мыслей подозревает, что причина всего этого – в том фокусе с зеркалами, устроенном старой стервой: тогда что-то открылось у нее в голове или много чего открылось, и сейчас Моне мерещится, что с тех пор у нее и двоится в глазах. Вот мирный городок Винк, а за ним что-то совсем странное, словно кусок обоев наклеили поверх старых, а она видит оба слоя.

Но, как видно, есть все же человек, к которому она может обратиться, потому что, очнувшись, Мона замечает, что машина стоит, и к тому же стоит перед конторой «Земель желтой сосны».

Золотой поток света, пролившийся на крыльцо, разбивает тень – показывается шаркающая фигура Парсона.

Тот смотрит на Мону. Она еще цепляется за баранку. Почесав подбородок, Парсон гулко хмыкает, будто увидел что-то забавное.

– Помогите, – тихо просит Мона.

Он разглядывает ее сквозь очки.

– Прошу прощения?

Мона, с усилием выпустив руль, открывает дверцу и вываливается из машины.

– Вы… должны мне помочь.

– Помочь в чем?

Мона ломает голову, как бы это высказать.

– Я сама не знаю. Я… по-моему, со мной что-то очень не так, мистер Парсон.

– Это как же?

Мона долго колеблется, стыдясь предстоящего признания.

– Понимаю, звучит как бред, но… мне что-то видится.

Он, вздернув брови, ждет продолжения.

– Я вижу сразу две картины. Вижу людей, город – и что-то еще. Я… сквозь собственную стену видела проклятую грозу тридцатилетней давности.

– Вот как? – Он как будто совсем не встревожен, зато весьма заинтригован. – Что ж. Мне непривычно, чтобы у меня спрашивали совета. Но, признаюсь, приятно. Прошу вас, заходите. – Он приглашающе указывает на дверь.

Мона входит и застает все почти как в прошлый раз, только по радио теперь играют «Лишь одиночество». Старик поворачивается к карточному столику – на нем опять идет партия в китайские шашки – и просит:

– Вы нас извините?

Мона переводит взгляд с него на столик. За ним никого. Пока она соображает, к кому мог обращаться Парсон, тот закрывает дверь, словно за ушедшим гостем.

Налив ей чашку кофе, он указывает на место за столиком. Мона садится в кресло, он в другое. Кресло неприятно тепловатое, как если бы в нем только что кто-то сидел. «Ну конечно, – напоминает себе Мона, – Парсон и сидел. А кто же еще?»

– Итак, – произносит он и с неопрятным хлюпаньем тянет в себя кофе, – почему бы вам не рассказать, что стряслось?

И Мона рассказывает. Рассказывает о своих снах, и о зеркальном трюке миссис Бенджамин, и о ее чайном чулане, и ужасном видении грозы, о которой она столько наслышана.

– В смысле – могла я ее вообразить? – спрашивает она. – Мне о ней столько раз говорили, может, я просто представила, как это было, и потом… галлюцинировала?

– Хм, – неторопливо отзывается Парсон. – Нет. Не думаю.

– Правда? – с облегчением вскидывается Мона. – Тогда что же это было? Как мне могло такое привидеться?

Парсон долго, долго сидит неподвижно. Он смотрит на Мону, и та, хоть и подозревала его в старческом слабоумии, сейчас видит в этом взгляде ужасающий ум, как будто пытающийся безмолвно внушить ей множество понятий.

– Вы уже поняли, что Винк… необычен. Верно?

Не совсем его понимая, Мона все же признает:

– Я… наверное, поняла.

– Кое-что в этом деле я могу обсуждать, мисс Брайт, а кое-чего не могу. Мне не дозволено, должен сказать. Но, раз уж вы испытали это на себе… едва ли я могу сообщить вам что-то по-настоящему новое. – Он задумчиво отпивает из чашки. – Вряд ли вы мне поверите.

– Может, и поверю.

– Посмотрим, – равнодушно кивает он. – За проведенное здесь время я обнаружил, что в Винке есть места, где все работает иначе. Я не о водопроводе, канализации и электричестве. Собственно говоря, там иначе работает время.

– Время?

– Да. Прошу меня извинить, я не слишком знаком с терминологией, так что… ну вот. Представьте время как часы со множеством колесиков и шестеренок – думаю, это достаточно простая метафора, – но часть шестеренок поломались или выщербились, так что иногда они застревают или перескакивают на несколько зубцов назад и снова движутся вперед. Понимаете?

– Ни хрена не понимаю.