Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Это оказался мой единственный текст, который прочли миллионы. И не просто прочли, а развернули оживлённую дискуссию на страницах газеты. Правда, согласился со мной, да и то с оговорками, только один человек, да и тот оказался из Заполярья: он хотел вместо колёсиков приделать к монументам полозья. Совсем не принимал в расчёт, дурак, что страна-то у нас огромная, кое-где снег — большая редкость. Кто-то предлагал все памятники вообще на фиг снести, больше никогда никому не ставить, жить самим по себе, без догляда. Но таких хулиганов тоже оказалось на редкость мало. Значительная часть спорщиков возмутилась и обвинила меня в святотатстве, почему-то называя при этом фашистом. Наверное, стеснялись в центральной газете матом ругаться. Они утверждали, что без памятников нельзя никак, что памятник — это овеществлённая славная история Отечества, данная нам в визуальных ощущениях. Некоторые читатели отмечали свои заслуги перед Родиной и предлагали вместо бывших кровопийц поставить самих себя. При этом говорили, что согласны поставить себя за собственный счёт, лишь бы при жизни и в посещаемом публикой месте. Например, в сквере Большого театра. Большинство же соотечественников сочли мою идею за удачный юмор. Посмеялись и позабыли. Хотя мне было не до шуток. Жизнь-то рушилась.

В центральной и периферийной печати высказывались и другие интересные предложения. Ни одно из них овеществлено не было. Жизнь уходила под откос. И ничего с этим уже не поделаешь. Газета моя закрылась, жить стало не на что, я становился язвительнее. Но Шматку я всё равно не завидовал. От отчаяния я сочинил:

С пьедестала жизнь представляется месивом, горизонтальной массой. Бронзу не трогают жар, слеза, холод. Летом она покрывается плесенью, зимою — снегом. Ни усталости, ни снисхождения. Словом, памятники меня не узнают, за своего не держат, ибо смотрят в такую даль, в такое прошлое, где уже ничего не меняется, ничего не изменишь.

И слава богу.

Вот и сам я, врастая в землю, не отличаю себя от себя.

На этом психологическом фоне любители лаун-тенниса объявили Пасху национальным праздником и по-навесили растяжек: «Крась яйца!» Они отменили красный флаг, но сочли, что людишки уже попривыкли, чтобы впереди маячило что-нибудь яркое. Заокеанские сладкоголосые пасторы собирали поначалу стадионы, но они оказались худоваты против наших попов, и по трезвяку native speakers им не поверили. К тому же пасторы тараторили с такой нездешней скоростью, что за словами было не угнаться, они свистели над головой. Наверное, пасторы опасались, что не успеют выговориться. Так и вышло. Без всякого совета с гениальным Эйзенштейном пособника татаро-монгольского ига Александра Невского назначили святым патроном тайной полиции. Злые языки говорили, что слово «патрон» сыграло здесь не последнюю роль. Президент же обзавёлся персональным духовником. Интересно, в чём он ему исповедовался? Какие грешки ему отпускались? Расстрел нашенского Белого дома? Штурм Кавказа? Бутылку виски, выхлестанную из горла и без закуски в штаб-квартире ООН? Бабок с протянутой рукой? Наверное, все грехи были успешно отпущены, поскольку Ельцин принял решение баллотироваться на второй президентский срок. Бомж, поселившийся в моём подъезде, тонко заметил: «Да, мне одной бутылки тоже всегда мало. Откупоривая первую, я думаю уже о том, где взять вторую. О третьей же не может быть речи. Засыпаю и сплю в твоём подъезде. Ты ведь человек гуманный, надеюсь, не против?»

Под колокольный шумок приступили к процедуре присвоения звания заслуженного святого Николаю Второму, прозванному дореволюционным народом «Кровавым». Посчитали, что он невинно пострадал за православную веру и принёс своим подданным много чего хорошего. Например, памятную кружку, которые выдавали счастливчикам, не задавленным на Ходын-ском поле. Наверняка эту пиар-акцию Володька Шматко придумал, у него с историей всегда нелады были. Так что он мог просто не знать про Кровавое воскресенье и русско-японскую войну. Но другие-то знали! И ничего ему не сказали! Впрочем, чему здесь удивляться? Ельцин с Николаем были почти земляки: один родился в Свердловске, другого расстреляли в Екатеринбурге и там же спрятали труп. В начальственных кабинетах вместо почётных грамот стали густо вешать иконы в золотых окладах, но стены квартир простых граждан по-прежнему украшали травленные молью ковры.

Ушлые китайцы тем временем закупали эшелонами нашенское добротное азотное удобрение и гнали обратно своё, сделанное из отработанных батареек. Огурчики из-под батареек получались по-китайски жёлтыми и вредными для среднеполосного обитателя. Люди стали кашлять чаще, за Великой Китайской стеной гадко подхихикивали. Передовые умы заговорили о необходимости компьютеризации этого бардака.

Но и это ещё не всё.