Нездешний человек. Роман-конспект о прожитой жизни

Да, он прав, эти компьютерные игры я не любил, мне хотелось тактильных ощущений, поговорить по душам. Может, всё-таки хозяйку за столик позвать? Я посмотрел на неё, она протирала фужеры. Наверное, от стеснения она не ответила на мой отчаянный взгляд. Вряд ли она согласится посидеть с нами, зачем ей лишние разговоры, она и так от клиентов устала. Среди них попадаются такие скандальные. Неужели я и вправду ничего не добился? Я постарался сосредоточиться на прожитой жизни и вспомнить что-нибудь стоящее. Вспоминалось мало, даже тематический каталог в библиотеке остался незаконченным. А что уж говорить про «Паровозный гудок»... Кого я утешил? Сам себя смешил. Не смешно. Тараканов и тех со свету до конца не сжил. Постой-постой! «Я написал несколько стихотворений, посвящённых твоей матери. Разве этого не достаточно?»

Кирилл по-прежнему отвечал не задумываясь обо мне, беспощадно, он выпалил: «А стихов я тем более не читаю, из них креатива не смастерить».

Кирилл знал, чего хотел. Это — полезное свойство. А я разве не знал? Разве я не хотел? До меня донеслось: «К тому же мать увезла твои стишки с собой в Африку».

Значит, всё-таки перечитывает, подумал я с нежностью. Но злость брала своё.

— Да мы с тобой в разных странах живём! У нас — ничего общего, только лица похожи, только тени. Ты для меня — потерянное поколение!

— И ты для меня тоже потерянное поколение. Но, к несчастью, мы земляки.

На край блюда с жирной уткой села муха. Я на нее дунул, от перегара она взлетела, не помня себя я хлопнул в ладоши, она упала на пол. Не каждый раз так метко получается, это же не комар. Но и я ведь много умею, всё-таки я — ликвидатор! Я было обрадовался, но другая часть головного мозга диктовала другие слова: «Нет, к несчастью, мы не земляки. У меня и дочь в Нью-Йорке. Вот и ты мотал бы туда же, к своей сестре, там такие нужны, у вас общий метаязык и вкусы. Она тоже — из партии фанты».

— Ты не рубишь фишку. Зачем мне Нью-Йорк? Там уже всё впарили. Сейчас здесь Запад. Дикий, конечно, но зато здесь совсем другая норма прибыли. А фанта — она и есть фанта, это напиток глобальный, она везде одинаковая. И насчёт потерянного поколения ты не прав. Мы — первое свободное поколение.

— Свободное от чего?

— Как от чего? От обмана. Тебя сколько раз обманывали? А ты всегда утирался. А я сам обманывать хочу.

— Какая ж это свобода? Ты продался с потрохами, вот и всё.

— Ты ничего не смыслишь в рыночных взаимоотношениях. В том и высокий смысл, чтобы всё продавалось, так людям намного удобнее. Ложь хорошо продаётся потому, что она людям нужна позарез. Ты вот уже старый, а еще не понял, что правда — редкость, а правило — это ложь.

—А ты не думал о том, что и родину тоже можно продать?

И зачем я заговорил о торжественном, о высоком? Что я, в доме культуры наладился с лекцией выступать?

Кирилл снисходительно улыбнулся. «Я бы с удовольствием твою родину продал. Беда одна — покупателей нет. Между прочим, ты тоже в газетку писал. Про „Паровозный гудок" ты, надеюсь, помнишь? Мать, между прочим, на него подписыёалась. Экая дура! Чем ты меня лучше?»

— Да, ты прав. Но у меня не было выбора. Кроме того, я очень стыжусь.

— Выбор у тебя был, это у меня нет выбора. А стыдиться не надо. Я, например, ничего не стыжусь. Это некреативное чувство.

Я понял, зачем Кириллу очки. Он не хотел, чтобы видели его глаза. Карточные шулера поступают так же. А сейчас он очки снял, от этого он стал неприятнее. Мне становилось всё хуже, я говорил то, что думал.

— Так, значит, ты ни во что не веришь?

— Да ты у меня словно дитя, всё б тебе во что-нибудь верить. Я старше тебя.

— К настоящей вере приходят только в старости.

— У меня, между прочим, язва, это от плохой наследственности, это ты виноват. Мне до старости не дожить. Да ты посмотри, что вокруг творится! Это же беспредел!

— Пусть творится! Моя привилегия — быть в меньшинстве.

Я был горд тем, что сумел дать достойный отпор, последняя реплика осталась за мной. Но я пришёл в «Белый лебедь» совсем за другим. Собственно говоря, я и не рассчитывал познакомиться со своим несчастным сыном. Кирилл, похоже, думал обо мне приблизительно то же самое.

«Ладно, — примирительно произнёс я, — расскажи мне лучше про Остров, я был там счастлив, но это было давно. Кроме того, этот Остров — твоя малая родина. Я знаю, ты любишь его. А раз любишь — там хорошо. Исправно ли плодоносит антоновка? Высиживает ли яйцо чайка или уже снесла? Горяч ли ключ? Как чувствует себя лимонное дерево?»

Всё-таки хорошо, что Кирилл снял очки, теперь я видел, что в его глазах появилось нечто человеческое, вроде боли. А был бы он в очках, я бы этого не заметил. Кирилл сказал: «Острова больше нет». Глаза его повлажнели. Этого я не ожидал совсем. «Как нет? Куда он делся? Землетрясение? Наводнение? Иная беда?»