Нежданно-негаданно

Набегало и другое: он не очень-то верил в воображаемый им город; хоть бы рубленых домов доставало, чтобы не жить в этих, балочках. Эти приходившие мысли злили Лузина: да он не по одной неделе сыпа́л в прохудившихся хантыйских избушках, когда, будучи студентом, приезжал на каникулы, заключал с заготконторой договор на пушнину и уходил в тайгу, чтобы подзаработать денег, не тянуть с матери. А теперь, видишь ли, изнежился, благополучия полного захотел. А кто его для него припас: потрудись — и создай сам, — распалял он себя, — не останавливаться же на полпути.

Градов пришел возбужденный, весь в снегу.

Он нисколько не сомневался в успехе дела. Градов побывал в экспедиции разведочного бурения, убедился: нефти тут много. Значит, их снабдят всем необходимым. Неважно, когда они начнут. Одно ясно, что дело стоящее и оно не заглохнет. А на Лузина он надеялся как на себя, не подведет. Сказал доверяюще:

— Ну, давай, Владислав, возглавляй отряд, пробивайтесь к оборудованию, без него мы не буровики. Я бы и сам с вами, да здесь надо базу доделывать.

Лузина не пугала дальняя дорога. Не это все-таки главное, оно впереди — бурение. А тут он возьмет с собой испытанного Доронина, этого удалого Веревочкина, вот ему и проверка будет, еще ребят побойчее. Поедут и будущие вышкомонтажники. Тревожило другое: успеют ли к весне начать бурить? Тогда он еще не знал, что весна в этих местах поковарнее зимы и немало принесет им хлопот.

Доронин был потомственный бурильщик, понимал: работы тут непочатый край, и дело разворачивается интересное. Но все ли у них пойдет ладно? Это, ему казалось, никто предугадать не может.

А принципиальный Веревочкин хотел во что бы то ни стало доказать, что то случайное, где он оступился, не имеет никакого отношения к бурильному делу.

Веревочкин, считай, сразу после школы пришел на буровую и пугаться ему нечего. А морозы он еще пострашнее видел…

Они захватили с собой трактор, который тащил на санях балок для жилья, и бульдозер.

Зимушка, как назло, сдерживала их, стопорила путь-дороженьку. То звенели и завывали метели, то как бы сжаливалась северная погода, отмякала душой, пускала холодную слезу: я, мол, вас, дорогие путники-нефтяники, не держу, а сама разливала широкие наледи на реке, словно говоря: не так-то просто расковырять здесь нетронутую тайгу, далеко она залегла, нефть-то, не скоро ее возьмешь, веками она лежала и еще, может, столько же пролежит внутри земли. Все это воображалось в вагончике под вой пурги в полудреме Лузину, думающему о том, как они осилят.

Приходилось пробиваться сквозь снежные заносы, объезжать в оттепели наледи по крутым прибрежным взгоркам, густо заросшим щетиной хвойных лесов, где без топора и шагу не сделаешь. А на перекатах злилась и ворчала на первооткрывателей Обь, лед был местами тонкий, приходилось насосами качать воду, намораживать нужную толщину, намоченная одежда замерзала. Ходячие сосульки, как в шутку выражался Веревочкин, и тут же подбадривал:

— Пробьемся, братва. По сравнению с Колымой — чепуха. Бывало, ходили, держась за веревку. — Он балагурил и рассказывал про свою «соленую» там жизнь.

— А кто говорит, что не пробьемся? Все ведают, что к весне бурить станем, — отвечает Доронин скороговоркой, словно горох во рту перекатывает. Продолжал: — Приехал начальник нашей конторы Еремей Николаевич Градов и говорит: «Собирайся, Федя, в Сибирь, к весне там бурить начнем, дело новое, интересное». Рванули мы с ним (Доронин подражает Веревочкину в словах, для смеха). Вот Владислава Петровича с собой прихватили. Нельзя без инженера. Прилетели в Сибирь, смотрю, мой «дружок» в тресте метит остаться, а мне толкует: давай, Федор, сматывайся, а то и вас с Лузиным забарахвостят.

Лузин сдерживал улыбку, знал, что любит поначальствовать Градов, и Доронин его разыгрывал. Любил Федор вставить красное словцо, иной раз так завернет, что крякнуть хочется.

— А как с вами оказался? — принимал пока за чистую монету Веревочкин.

— Да-а, сказали, вот повысишь свой общеобразовательный уровень немного — тогда приезжай.

Лузин догадывался: недолюбливал Федор Градова за его грубоватость, неотесанность и частенько подковыривал в разных бывальщинках, побасенках.

Веревочкин раскусывал смысл, гоготал и тут же не соглашался:

— Мужик он крепкий, здесь таких и надо. И образованием, Федя, не всегда может людей мерить. А вообще травить ты мастер, с тобой весело. Возьмешь к себе в помбуры, как вышки привезем?

Доронин подмигнул Лузину:

— Возьму, если ты меня в запальчивости по виску не огреешь, как того… А то я еще пожить не успел, женитьбы даже не изведал. Мать-старуха…

— Ты знаешь, Федя, что закаялся я, — обижался Веревочкин.

— Ну, если Владислав Петрович не станет возражать, возьму, — продолжал подковыривать Федор.

— Нет, нет, — поддакивал Лузин, — вы пара хоть куда. Сработаетесь.

— Петрович у нас человек! — частил Веревочкин и хлопал его по плечу, говоря: — Все в ажуре будет.

И так с шутками и присказками двигались по заснеженным урманам.