Нежданно-негаданно

Снова вгрызался в ледяной грунт бульдозер, торя дорогу, становился в колдобинах на дыбы трактор, возле сновали под свист поземки люди и упорно пробивались к замороженным буровым станкам.

Лузин хоть и посмеивался над необузданностью Федора на выдумки, но знал, что в бурении он мало кому уступит, а насчет смелости, удали да терпения, когда надо, — любой позавидует.

Ему ясно представилось, как резонно и твердо зазвучат указания Федора на буровой, как он станет заражать своим азартом, умением помбуров, сам полезет туда, где труднее, и уж так словом огреет нерадивого, что тот навсегда запомнит, или трудиться как следует станет, или места ему в бригаде не будет, — крут и напорист Федор, но и душу наизнанку вывернет для того, кто не подводит в деле.

Под Новый год мороз ударил под пятьдесят, кругом сумрачно сделалось, ничего не видно, все потонуло в сизом тумане, только проклевывались сквозь стужу на небе звезды да луна бледно мерцала над тайгой.

В такую непогодь и можно рухнуть в тартарары. Из-за бьющих теплых ключей вода местами в Оби не замерзала и в стужу. От этого кралось тревожное, но Лузин отгонял набегавшее и останавливал отрядик: лучше переждать, чем идти на дно обское.

— Готовься, Федя, Новый год в тайге встречать. Хорошо! Сосны скрипят вокруг, ветер подвывает, музыка что надо, — подтрунивал над Дорониным всегда не унывающий Веревочкин.

— А я ничего, Никола. Будь спокоен. Согласен. Петрович выдаст по стопочке спиртика. Закуски — полная тайга. И елку не надо здесь ставить, вон их сколько, вокруг любой ходи, выбирай на вкус, — не терялся Доронин.

— Все в ажуре, — горланил свое любимое Веревочкин. — Федю не загонишь. Федя железный. — И придумывал что-нибудь новое, чтобы уязвить неотразимого Доронина, который никогда в долгу не оставался, старался повеселить товарищей, поднять дух.

…Потом они возили обсадные и бурильные трубы, вышки. Доронин с Веревочкиным вместе с монтажниками пластались на сборке станков, а ведь это не их дело. Хотелось поскорее начать бурить. Узнать, к чему они приехали, что тут их ждало, оправдаются ли надежды. Сами делали деревянные сани из лиственницы, чтобы возить различные громоздкие детали. Материалов не хватало, и брусы для основания буровой рубили из бревен, а под ногами как студень дрожала трясина, ведь в здешних местах, куда ни кинь взор, — везде болото. Многое было непонятным, тревожным. Что греха таить: немало было таких, что поворачивали и давали дёру.

Хорошо запомнился мартовский день, морозы ушли, солнышко ласково пригревало днем, откуда-то взялись нахохлившиеся воробьи, до этого их здесь никто не видел. Была построена первая буровая, летели вверх шапки, телогрейки, робы, а Веревочкин даже начал кидать валенки, стоя на снегу в шерстяных носках.

— Надень, — кричал шутливо Доронин. — Ревматизм схватишь, какой ты тогда мне помощник.

Веревочкин на Колыме босиком из барака в барак ходил, не схватил ревматизма. Не веришь, Федя? На спор за бутылку спирта ходил. Выдюжил, Федя!

Лузин и радовался, и тревожился: месторождение новое, как следует не обустроенное, другая структура пластов, техника слабосильная, да и той недостает, нужных химреагентов для обработки глинистого раствора нет; а тут еще такое, что хуже некуда, — бурового мастера ни одного; приезжали трое, слабодушными оказались — укатили.

Он не один раз обдумывал все: что же им сидеть сложа руки у собранного станка и ждать у моря погоды, пока пришлют мастера, да еще какой окажется, может, тоже повернется и до свидания? Они сделали самое трудное, пережили зиму, все подготовили. Так что же он медлит скорее начинать бурить, у него уже есть кое-какой опыт: много разговаривал с буровиками разведочного бурения в здешних местах, приглядывался, имеет ясные представления, кому как не ему начать бурение. Надо немедля решать с Градовым.

Если не убедит, тогда станет доказывать в тресте. А главного инженера пришлют. Буровая стоит, время идет, весна на носу…

Градов словно чувствовал мысли Лузина, больше он выхода никакого не видел: Лузин работал в Башкирии мастером, добро показал себя, и дело знает, и с людьми ладит.

А когда Лузин первый молвил о своей думке, — обнял его Градов и платком глаза протер, сказав: начинаем большое дело, Петрович; одобряю и радуюсь, лучше тебя никто не справится. «Вот здесь и пусть проявит себя. Кто не потянет — выговорит, не умеет — научит, не захочет — заставит, — думалось Градову. — Здесь такие Лузины и нужны, а не тихони», — заключил он.

Лузин стал готовиться к бурению. А Градов уладил дело с перестановкой.

Глава четвертая