Нежная война

– Я даже не мог представить себе, как все пройдет, – быстро сказал Джеймс. – Я не знал, могут ли наши чувства… твои чувства, на которые я так надеялся… пережить расставание. Вдруг я все это выдумал, и никаких чувств на самом деле не было?

Она кивнула.

– Я понимаю.

– Но ты здесь. И у меня такое чувство, будто мы были вместе каждый день, с тех пор, как встретились.

Хейзел понимала, что на душе у Джеймса неспокойно, но он не может об этом рассказать.

– Не было ни дня, – сказала она, – чтобы я не думала о тебе.

Он внимательно изучал ее лицо. Время пришло. Я молила всех богов, чтобы он промолчал, но они не откликнулись.

– Хейзел, – сказал он. – Я очень меткий стрелок.

Ее большие глаза с длинными, темными ресницами широко раскрылись, зажмурились и снова открылись.

Скрывать правду больше не получится. Он только что разрушил ее представление о нем. Сейчас она уйдет. Так почему бы не рассказать все?

– Я убил шестерых немцев, – признался он. – И это только те, о которых известно наверняка. Я хладнокровно их застрелил.

Сейчас она в ужасе отшатнется от него.

Это все равно произойдет, так что лучше ускорить события. Оторвать, как засохший бинт от раны.

– Я сделал их жен вдовами, – быстро сказал Джеймс. – А детей – сиротами. Разбил сердца их родителям.

«Говори. Скажи, что больше не хочешь меня видеть. Только скажи это быстро».

Джеймс не собирался сообщать эту новость таким образом. Юноша знал, что должен это сделать, но перед этим он мог бы подольше насладиться ее компанией. Эгоистично и бессовестно утаить правду до самого конца и только потом все разрушить.

А что Хейзел?

Что она увидела?

Ее красивый Джеймс, еще более прекрасный в этом золотистом сиянии, совершенно убит горем. Но ведь он сделал то, что требовал от него долг. Что требовала война. Кто дал им такую власть над людьми? Хейзел поняла, что война убивает не только тех, чьи родители получают телеграммы.

Шесть жизней. Никакие слова и поступки не смогли бы унять его боль. Это останется с ним навсегда, а ведь он еще так молод.

Она встала и медленно пошла по коридору, к церковным кабинетам, оставив свои розы на скамейке.

Вот и все. Джеймс закрыл глаза, но затем снова открыл, потому что хотел видеть, как она уходит.

Но Хейзел не ушла. Она остановилась у двери, обращаясь к священнику в черной рясе. Девушка достала из кармана несколько монет и отдала их священнику. Пожертвование на пути к выходу. Но священник дал ей какой-то сверток, и она вернулась к Джеймсу. Надежда и отчаяние сдавили ему горло. Он не знал, как посмотреть ей в глаза.

Хейзел протянула ему руку.

– Пойдем со мной.

Джеймс взял ее за руку и пошел следом. Она подвела его к ряду стеклянных подсвечников, стоящих на подставке напротив придела Богоматери. Подсвечники были красными, и в некоторых горели свечи. Раскрыв сверток, Хейзел достала оттуда свечу и протянула ее Джеймсу.

– За первого немца, – девушка дала ему коробок спичек. Он колебался, и она слегка подтолкнула его локтем. – Зажги ее.

Трясущимися руками Джеймс чиркнул спичкой по коробку. Ему пришлось сделать это несколько раз, прежде чем на кончике спички вспыхнул оранжевый огонь. Он осторожно опустил свечку в пустой подсвечник и поставил ее обратно на подставку. Крошечное пламя быстро разгорелось, и красное стекло начало светиться.

Хейзел дала ему еще одну свечу.

– За второго немца.

Он чиркнул еще одной спичкой, поджег свечу и поставил ее рядом с первой. От пламени начала подниматься тонкая струйка дыма, напоминающая душу, которая стремится на небеса.

Свечи поплыли у Джеймса перед глазами: море колышущихся золотых огней в окружении красного света.

– За третьего немца.

Он смахнул слезы со щеки и взял следующую спичку мокрыми пальцами. Она не загорелась, и ему пришлось достать из коробка еще одну. Наконец, Джеймс зажег третью свечу и поставил ее к остальным.

Затем, он зажег четвертую и пятую. По одной свече за каждую жизнь. Скоро, весь ряд на стойке заполнился мерцающими огнями. Джеймс смотрел на свои руки, чиркающие спичкой, и вспоминал: эти же руки спускали курок. Он знал, что по его лицу текут слезы, а из груди вырываются хриплые всхлипы. Хейзел все видела, но это было не важно. В тот момент ничего не имело значения. Он сам не имел значения.

Джеймс закрыл глаза руками.

– Их будет больше, – прошептал он. – Прежде, чем все закончится. Если я выживу и вернусь домой, сколько еще свечей мне придется зажечь?

Хейзел забрала у него коробок со спичками и зажгла последнюю свечу. Осторожно убрав его ладони от лица, она вложила свечу ему в руку.

– За шестого немца.

Джеймс смотрел на мерцающие огоньки. Из-за медленных потоков воздуха, пламя свечей склонялось то влево, то вправо. Изящно, как стая скворцов в полете.

Буйон Шартье – 13 февраля, 1918