Нежная война

– Biensûr, – сказала она, без малейшего раскаяния в голосе.

Когда Хейзел и Джеймс наконец позвонили в дверь, тетя Соланж воспользовалась привилегиями пожилой европейской женщины и позволила себе прокомментировать рост юноши, поцеловать его в обе щеки, ущипнуть за них, восхититься его плечами и, в общем, смутить своего гостя до такого состояния, что он начал напоминать помидор. Когда Джеймс достал деньги и попытался заплатить за проживание, тетя Соланж только отмахнулась от них и показала молодому человеку его комнату. Когда все было улажено, она ушла спать. Колетт последовала ее примеру.

Кухня находилась дальше всего от спален, поэтому Хейзел и Джеймс устроились там. Оставшись наедине, они выяснили, что поцелуи без верхней одежды – это совершенно новый вид удовольствия, и могли бы сидеть на этой кухне вечно, если бы тетя Соланж не выбежала из своей комнаты в поисках ножниц, которые, естественно, лежали в ящике для посуды. Им пришлось пожелать друг другу спокойной ночи и разойтись по своим спальням, хотя каждый был уверен, что не сможет заснуть до утра.

Но Джеймс не спал в нормальной кровати уже несколько месяцев, а Хейзел провела всю прошлую ночь в поезде, поэтому, как только их головы коснулись подушек, они провалились в глубокий сон без сновидений, кроме одного прекрасного образа, который наполнил часы между пожеланием спокойной ночи и новой встречей.

Полночный поезд – 13 февраля, 1918

Мать Обри Эдвардса всегда говорила, что этого парня не сломить. Он был подвижным и жизнерадостным, как его музыка. Он был гибким, как его пальцы. Какой бы груз ни ложился на его плечи, он всегда выныривал на поверхность, как резиновый мяч.

Его мать с тревогой ждала того момента, когда он столкнется с непреодолимой силой, которая утащит его на дно. В том, что это произойдет, она не сомневалась: Обри был уверенным в себе черным мужчиной, который рос в белой Америке.

Видит бог, в Нью-Йорке было намного лучше, чем в Миссисипи. В Нью-Йорке у черных был шанс. Они могли получить работу, за которую платили чуть больше, чем в других штатах. Не много, а чуть больше. Они могли голосовать и работать на государственной службе. Они даже могли рассчитывать на честный суд или, по крайней мере, на настоящий суд, с судьей, который выслушает. В Нью-Йорке черные обычно могли покупать продукты в тех же магазинах, что и белые. Им не нужно было называть белых людей «мэм» и «сэр» или притворяться, что их совсем не волнует, когда их обыскивают или плюют в лицо прямо посреди улицы.

Но пусть это не вводит вас в заблуждение: театры были разделены по цвету кожи. Бассейны. Рестораны и клубы. Школы, районы, церкви. Военная служба. Полиция. Даже в Нью-Йорке все еще процветали предубеждения, дискриминация, оскорбления и насилие.

Но в Нью-Йорке – в основном в Гарлеме и Бруклине – у черных была возможность устроить свою жизнь. Они могли учиться искусству, поэзии и музыке. Становиться антрепренерами, артистами, работать в газетах. В этом городе энергия била ключом. Там выступал Джим Эйроп со своей группой. И, наперекор всем бедам, там жила надежда на то, что однажды справедливость восторжествует и настанут лучшие дни. И все же мать Обри понимала, что однажды невероятная самоуверенность ее сына столкнется с агрессией и разобьется вдребезги. Она молилась, чтобы на нем остались только те шрамы, которые он сможет пережить. Чтобы у него остались силы на то, чтобы встать и уйти.

Если бы она могла видеть своего мальчика, прислонившегося к окну полночного поезда, пока снаружи мелькали пейзажи ночной Франции, освещенные растущим месяцем; если бы она знала, как тихо и пусто было у него на душе, пока его мысли метались между воспоминаниями о живом Джоуи и мертвом Джоуи – у нее разбилось бы сердце. Если бы она узнала, с какой жестокостью он столкнулся – она была бы в ужасе. Если бы она узнала, что изначальной целью этого нападения был Обри – она упала бы на колени и благодарила бы бога за то, что он пощадил ее сына. И не смыкала бы глаз по ночам, трясясь от страха, в ожидании следующего раза, когда он станет жертвой.

День святого Валентина – 14 февраля, 1918

Они проснулись даже раньше тебя, Аполлон, когда заря только занималась над городом. Никто не хотел тратить драгоценное время на сон.

В гостевой спальне тети Соланж была salle de bains, поэтому Джеймс принял ванную: эту роскошь он больше не воспринимал как должное. Он побрился, оделся и, выйдя из комнаты, с удивлением застал Хейзел на кухне.

– Доброе утро, – сказала она.

Кто мог подумать, что простое пожелание доброго утра может быть таким божественным?

Услышав шум из комнаты их гостеприимной хозяйки, они осознали, как сильно хотят остаться наедине. Они быстро надели свои пальто и шарфы. Джеймс схватил свой вещмешок и оставил несколько франков на тумбочке, около своей кровати.