Нежное безумие

Я подчинялась родителям, которые желали, чтобы их дочь стала тем, кем не смогла стать ее мать. Когда родилась Дарья, я сразу поняла, что она обладает мятежным духом, бунтарством и яростью, как у своего отца, которые невозможно сдерживать, – я не заставляла ее следовать по моим стопам. Балет жестокий и требовательный. Я всегда старалась дать ей понять, что не жду, что она станет такой же, как я. Но кажется, чем больше свободы я ей предоставляла, тем сильнее она пыталась убедить меня в обратном.

Я задумалась, где же все пошло не так, пока перебирала детскую одежду в постирочной. Стирка не то занятие, которое я обязана выполнять, особенно с тем количеством прислуги, но оно может о многом рассказать, когда ты растишь подростков.

Я могу увидеть, почувствовать и найти все их секреты.

Вот помпон Дарьи в заднем кармане джинсов Пенна. Каппа Пенна в кармане кардигана Дарьи. Устойчивая помада ярко-розового цвета, которая никак не хочет отстирываться от футболки Пенна. Помада, которая принадлежит моей дочери. Одежда Бейли, как обычно, вся в грязи – опять возилась с Лив на холме Эльдорадо. И только Виа тщательно скрывает, где она была. Ребенок, который очень многое скрывает.

Она думает, что дурачит нас. Но факт в том, что я сама позволяю делать ей это, ведь она через многое прошла.

Делаю паузу, когда беру пижаму Дарьи. Она липкая, намного тяжелее, чем вся другая одежда, и влажная. Я разворачиваю ее и принюхиваюсь – мама всегда нюхает одежду детей – пахнет алоэ.

Зачем ей надо было наносить алоэ на пятую точку?

Сжимаю ткань в руке и иду в ее комнату, чтобы выяснить, в чем дело.

За последние несколько месяцев я умоляла хотя бы о капле внимания с ее стороны, зная в глубине души, что не заслуживаю этого. Я слишком много ошибалась. Она всегда казалась мне такой сильной и разумной. Вот я и совершила главную ошибку родителя – я общалась с ней на равных.

Но Дарья не равная мне. Она моя дочь. Моя чувствительная дочь. В последнее время она сильно страдает от неуверенности в себе, а я ничего не сделала, чтобы исправить ситуацию, только больше обостряла ее – и это отдалило нас еще сильнее.

Я иду к ее комнате и останавливаюсь, когда слышу голос мужа за дверью:

– Конечно, ты можешь все рассказать мне, Дар. Ты знаешь, что тебя никто не осудит в стенах этого дома.

Меня обдало холодом, а челюсть сжалась. Часть меня, самая логичная, приказывала развернуться и уйти. Она чувствует защиту в Джейми, не во мне. Но другая часть – внутренняя мать – отказывается уходить. Я обижаюсь на собственного мужа за то, что между ними такая крепкая связь. Я обижаюсь на весь мир, включая Бейли, Вию, Пенна и всех друзей за то, что они стоят между мной и Дарьей.

– Директор Причард избил меня.

Воздух ушел из легких, и ноги подкосились. Тишина. Мой муж восстанавливался после услышанного целую минуту.

– Расскажи мне все, пожалуйста. – Его голос с трудом сдерживается.

Она рассказала. Моя дочь потратила следующие десять минут, рассказывая о последних пугающих четырех годах своей жизни. Она ничего не упустила. Даже то, как уничтожила письмо Вии – я знала об этом, но не говорила ей, – как начала писать в дневнике, как Причард использовал это против нее. Она впала в истерику, когда рассказывала об удалении письма Грейс в Нью-Йорке. Не то чтобы мне надо было это слышать, чтобы знать об этом. Я узнала обо всем, когда нашла номер Грейс и позвонила. Я не винила ее в этом. Меня не было в ее жизни шесть месяцев, в течение которых я была занята тем, что спасала Вию, Пенна и давала Бейли все, в чем она нуждалась. То, как я видела это до инцидента в Нью-Йорке – мой личный сигнал к пробуждению, – я держалась от нее подальше, как она и просила меня делать.

Дарья всегда казалась такой далекой и независимой, готовой разобраться со всем сама. Как я могла быть такой дурой?

Дарья ведет себя в точности как восемнадцатилетняя Мел: ошеломленная, растерянная и раненая.

В Нью-Йорке, пока я лебезила вокруг Вии с Бейли, Дарья предупреждала меня протяжными вздохами, но я делала то, что и всегда: возводила ледяную стену каждый раз, пока она в ответ возводила свою.

Я не должна была строить стен.

Я должна была разрушить их.

Сломать и уничтожить, дать ей все, в чем она так нуждалась и в итоге нашла у унижающего ее директора, который просто использовал ее.

Я слышу сквозь дверь, как моя дочь рыдает в своей комнате, и осмеливаюсь на цыпочках подойти и заглянуть в щель. Они такие тихие, довольные и разбитые одновременно. Мой красивый, идеальный муж сидит на краю кровати с дочерью и прижимает ее светлую голову к груди, а она развалилась в его руках. Мое сердце пронзает такая боль, что я не могу дышать.

Я должна была ее обнимать.

Я должна была ее успокаивать.

Падаю на стену и пытаюсь сделать вдох. Желчь поднимается, и я сглатываю, но она остается. Кажется, меня сейчас стошнит. Хочется освободиться от всего прямо сюда, на пол. Всю рассеянность, ненависть и враждебность по отношению к человеку, которого я родила. Это продолжалось слишком долго, я должна вернуть свою малышку.