Нежное солнце Эльзаса

Выйдя из ванной, я выдвинула ящик комода и достала черный платок. Повязала, кривляясь, на волосы и решила так и оставить — пусть чертов генерал полюбуется на мой траур. Самое то. Но тут за входной дверью раздалось железно-настойчивое тихое звяканье ключа. Испугавшись, дрожащими руками я опустила платок на глаза и юркнула в постель. Отвернулась к стене и замерла. Пальцы ног стали холодными и мокрыми от страха. За спиной послышались шаги, потом глубокий вздох. Шаги удалились по направлению к ванной. Через минуту включился душ. Я лежала ни жива ни мертва и, собрав последние силы, притворялась спящей, сосредоточенно изображая ровное дыхание.

В тот вечер я так и не «проснулась». Мокрый от воды генерал залез ко мне под одеяло, изучающими поглаживаниями исследовал все тело, зарылся носом в волосы, долго вдыхал их запах. Он был осторожным, медлительным, действовал продуманно, видимо, привыкая к моему телу и одновременно опасаясь за свое хрупкое возбуждение. Я не мешала, но и не пыталась ничем помочь. Как будто была биологическим аналогом традиционной резиновой куклы. Тем не менее генерал справился. Протиснулся в меня едва осязаемой плотью, пару раз дернулся внутри и тут же обмяк. Потом, словно вор, бесшумно сполз с кровати, и через десять минут — я считала про себя секунды — за ним закрылась входная дверь. Я села на кровати и заскрипела зубами — от злости и еще чтобы не расплакаться. Потом вскочила как ужаленная и бросилась в ванную. Плотный пар уже заполнил собою все помещение, а я никак не могла остановиться — терла, намыливала, вымывала.

В следующий раз Лев Семенович пригласил меня на встречу с генералом в ресторан — там и состоялось наше официальное «знакомство». Мы впервые поздоровались, окинув друг друга неприлично пристальными для первой встречи взглядами с головы до ног, и чинно расселись по местам. Генерал был невысоким — с меня ростом — и при ближайшем рассмотрении выглядел ухоженным, подтянутым, но все же дедушкой. Генеральный заливался соловьем, пресмыкался, лебезил, а я лениво размышляла о том, где он у меня теперь вместе со всей своей компанией. Генерал тоже молчал и едва заметно, в усы, чему-то улыбался. Если уж говорить откровенно, не так страшен оказался черт, как его малюют.

Мы стали часто видеться, хотя и генералу (кстати, я так и не привыкла к его имени-отчеству, мне вполне хватало звания), и мне было непросто выкраивать время для этих встреч. Но я была существом подневольным и прекрасно понимала, что сейчас моя работа на компанию прежде всего и заключается в том, чтобы ублажать нашего великого акционера, а он неожиданно сильно ко мне привязался и использовал для свиданий любую свободную минуту. Постепенно, шаг за шагом, отношения наши приобретали душевный характер. Генерал полюбил подолгу рассказывать мне о жизни, о том, как ему удалось в свое время «выбиться в люди». Чего только не было в этих историях — и геройства, и грязи, и мудрости, и цинизма. И вообще, чем больше тайн и секретов Российского государства вываливал на меня не на шутку расчувствовавшийся генерал, тем страшнее мне становилось. Неопровержимым во всех этих историях оказывался устойчивый принцип: «С волками жить — по-волчьи выть». Иначе сожрут. Вот я и начинала подвывать понемногу.

Первым ощутил на своей шкуре мои прорезавшиеся клыки Петр Кузьмич. Не знаю, что сыграло здесь большую роль — оскорбления, которые он успел мне нанести за время совместной работы, или душевная боль от того, как спокойно он от меня отказался, передав в другие руки. Скорее даже последнее. Все-таки достоинство женщины и достоинство сотрудника — это две абсолютно разные вещи. Женщина страдает несоизмеримо сильнее. Не срабатывают здесь все эти психологические щиты саморегуляции, которым учат на занудных тренингах по деловому этикету: «Что делать, если начальник на вас кричит?», «Как сохранить спокойствие в конфликтной ситуации?» Да никак. Если ты думала, что начальник хоть чуть-чуть, но все-таки тебя любит! Если ты сама почти готова была покориться воле чувств. По крайней мере, из всех моих, немногочисленных на тот момент, мужчин Петр был единственным, кому я отдавалась без отвращения и страха. Он и о необходимости предохраняться никогда не забывал. И за это я многое могла ему простить. Но не теперь.