Нежность

наверное, осела.

Он океаном умудрен.

В обоих столько вещего!

И возле океана он

как вечность возле вечности.

И так, застыв и онемев

перед соленой синью,

он словно силе монумент

и монумент бессилью.

«Читали эту книгу вы?» —

«Нет», — он рукою машет.

«Действительно вам снились львы?»

Смеется он: «Быть может...»

Он вечен, как земля, как труд,

а мимо с шалым свистом

идут парнишки и поют:

«Мы социалисты!»

Сн смотрит, тяжко опустив

натруженные руки,

как под задиристый мотив

шагают его внуки.

Они прекрасны, как рассвет,

всей юностью своею,

и долго смотрит им вослед

герой Хемингуэя...

БАЛЛАДА О ЙОРИСЕ

ИВЕНСЕ И ОБ ОДНОМ

КОММЕРСАНТЕ

ИЗ БЫВШИХ РУССКИХ

Я встретился на днях в Гаване с Ивенсом.

Блестя глазами озорными, карими,

он был красив мальчишеской красивостью,

седой

Тиль Уленшпигель

с кинокамерой.

Соленым ветром волосы наполнивши,

он,

слушая Фиделя мощный голос,

стоял в толпище,

плещущей

на площади,

как менестрель среди кубинских гезов.

Он был своим в мятежной этой буйности,

а рядом —

видел я —

газету комкал,

«Космополит!» —

бурча под нос по-бюргсрски,

курящий «Честерфильд» голландский консул.

Я к Ивенсу исполнен давней зависти.

Он —

из комет искусства,

из болидов!

И если он космополит,

то, знаете, —

побольше бы таких космополитов!

Он странствует взлохмаченно и празднично,

снимая вечный бой за справедливость.

В двадцатом веке существует правило:

везде, где революция, —

там Ивенс!

Она его лепила,

революция,

порою грубовато,

не галантно.

Она его любила,

революция,

как своего летучего голландца.

Из тишины с каминами и ванными

она звала,

собою обвораживая...

«Космополит»

под вьюгой

в драных валенках

снимал Магнитку,

пальцы обмораживая.

«Космополит»

Испанией взметенною

под пулями шагал с походной флягою...

Любые флаги революционные

ему близки,

как будто флаги Фландрии!

И, не боясь ни смерти и ни старости,

лукавый,

шутки сыплющий шрапнелью,

10 Е. Евтушенко

145

повсюду с революцией он странствовал,

как со своей возлюбленною —

Неле.

Я знал другого странника испытанного

из коммерсантов.

Дом покинув каменный,

он,

русский,

драпанул в Шанхай из Питера,

а Ивенс

к нам приехал с кинокамерой!

Тот «пилигрим»

на Кубу

из Шанхая

опять бежал, набив портфель кулонами,

а Ивенс,

так же молодо шагая,

входил в Шанхай с усталыми колоннами.

В Америку летит сегодня с Кубы

согбенный коммерсант от новых бедствий,

а Ивенс,

вслед показывая зубы,

снимает,

улыбаясь,

его бегство!

Вот две судьбы:

судьба дельца, валютчика,

и менестреля,

звонкого и светлого.

Один

всю жизнь

бежит от революции.

7«

Другой,

зсю жизнь

по свету с нею следует!

...«Куда теперь?» —

я спрашиваю Ивенса,

у моря его встретив на рассвете,

а он в ответ мне,

как фламандец истинный

«Да кое-что имею на примете...»

1

4а/

КОРОЛЕВА КРАСОТЫ

Ночь —

вся шиворот-навыворот!

Все дома кругом пусты.

Я в Сант-Яго.

Я на выборах

королевы красоты.

Это празднество не в здании,

а под небом,

просто так,

прямо в центре мироздания,

в звездопаде и цветах!

Оркестранты чуть под мухою —

в них таинственный процесс,

и под музыку,

под музыку

процессия принцесс!

Женщин —

страшное количество!

Это тяжко,

но терпи.

С плеском платья их колышутся

от дыхания толпы.

Все глазами чуть поддразнивают.

О, мерцание зрачкоо!

И помостки чуть подрагивают

от уколов каблучков.

И смотрю я,

чуть не вскрикивая,

как чеканны и стройны

ноги медные,

нефритовые,

ноги лунной белизны.

А под номером тринадцатым

некрасивая одна,

и ее конфигурация,

мягко выражусь —

бледна.

Видно, хочется замужества

и поэтому идет.

Аплодирует

за мужество

ей собравшийся народ.

Кто же будет королевою?

Та —

с усмешкой колдовской?

Та —

с лимонной карамелькою

за лиловою щекой?

Эти женщины мне нравятся,

но на Кубе есть одна

всех затмившая красавица.

Удивительна она!

Эта женщина —

вне конкурсов.

149

Ее очи —

начеку.

И украшена не кольцами —

пистолетом на боку.

Все в ней плещет и волнуется.

Брови черные —

вразлет.

Сеньорита Революция

по улицам идет.

Ее недруги артачатся

и кричат ей:

«улю-лю!»(

ну а я влюбился начисто

и вовек не разлюблю.

Пусть другие не обидятся,

но бесспорно —

это ты,

революция кубинская, —

королева красоты!

ЖГУТ МУСОР

Жгут мусор под Гаваною на свалке.

Жгут

мусор.

Его конца,

как бы исхода схватки,

ждут,

жмурясь.

Горит напропалую все, что лишне.

Вихрь —

дыбом!

Рекламы фирм,

опавшие как листья,

ввысь —

дымом!

Горят окурки,

этикетки,

клочья

фраз

чьих-то...

Чего в огонь уставился ты молча?

В пляс,

чико!

Пляши —

какой кубинец ты иначе!

Твой

праздник!

Две пляски —

пляска пламени и наша:

бой

плясок!

Перед огнем и нами все бессильно.

Эй,

бочку!

Сюда еще подбавить бы бензина!

Лей

больше!

Огонь горит вовсю,

неутомимо.

прям,

дружен.

Какой огонь,

чтоб сжечь весь мусор мира,

нам

нужен!

Смотрите в оба.

Жечь — мы полноправны)

Есть —

в оба?

Горите все неправды,

полуправды,

лесть, злоба.

Замусорили шар земной обманы.

Все —

в хламе.

Двадцатый век,

сытряхивай карманы.

Сор —

в пламя!

Пусть будет пламя

словно твой

бурлящий

суд,

мудрость.

Пусть век живет под надписью горящей:

«Жгут

мусор!»

МАНУЭЛЬ И ЗВЕЗДЫ

Мануэль — мальчишка при отеле.

Он — из фантазеров и задир.

Небо над Гаваной провертели

острые глаза его до дыр.

Городским неоном осиянный,

с вдохновенной щеткою в руках,

чистит башмаки милисиано,

туфли на французских каблуках.

Ну а смотрит все-таки на небо

и не упускает ничего,

и в ответ — всезнающе и нежно

небо тоже смотрит на него.