Нежность волков

Нэнси встает перед ним на колени, совершенно не заинтересованная происхождением раны. Принимается обтирать ее, и он с резким вздохом замолкает, так и не завершив объяснения. Нэнси склоняется к ране и нюхает ее. Дональд чувствует жар ее щек и задерживает дыхание, остро сознавая, что ее голова почти у него на коленях. У нее иссиня-черные волосы, густые и шелковистые, совсем не грубые, как ему казалось. Кожа у нее тоже шелковистая, очень светлого кремово-коричневого цвета: шелковистая девушка, податливая и без всякой фальши. Интересно, сознает ли она свою красоту? Он представляет себе, как сейчас входит ее муж Питер — высокий, крепко сложенный перевозчик, и бледнеет от такой мысли. Нэнси кажется совершенно невозмутимой. Она готовит чистую повязку и накладывает какую-то пахучую травяную мазь, а потом жестом предлагает ему поднять руки и так туго перевязывает рану, что Дональд опасается, как бы ему ночью не задохнуться.

— Благодарю вас. Это очень любезно…

Он думает, не надо ли что-нибудь ей дать, и мысленно перебирает то немногое, что у него с собой есть. Но не может придумать ничего подходящего.

Нэнси одаривает его бледным подобием улыбки, ее прекрасные черные глаза впервые встречаются с его собственными. Он замечает, как изящно, в форме крыла чайки, изгибаются ее брови, а потом, к полному его изумлению, она берет его руку и прижимает к своей груди. Прежде чем он успевает вымолвить слово или отпрянуть, она приникает губами к его губам, а другой рукой хватает небезразличный орган между его ног. Он что-то бормочет, задыхаясь, — сам не знает что — и спустя мгновение, когда чувства его настолько переполнены, что он не в состоянии осознать происходящее, решительно ее отталкивает. (Будь честен, Муди, — сколько длилось это мгновение? Достаточно долго.)

— Нет! Я… я прошу прощения. Не это. Нет.

У него колотится сердце, пульс волнами бьет в барабанные перепонки. Нэнси смотрит на него, чуть приоткрыв пухлые губы цвета миндаля. Ему никогда не приходило в голову, что туземная женщина может быть так же красива, как белая, но сейчас он представить себе не может чего-либо прекраснее, чем девушка, стоящая перед ним. Дональд закрывает глаза, чтобы отогнать это видение. Ее пальцы все еще у него на плече, как будто они танцевальная пара, застывшая посреди па.

— Я не могу. Вы прекрасны, но… нет, я не могу.

Она опускает взгляд на его штаны, которые, похоже, с ним не согласны.

— Ваш муж…

Она пожимает плечами:

— Это неважно.

— Это важно для меня. Простите.

Он ухитряется отвернуться, в глубине души ожидая, что она снова бросится в атаку. Но ничего не происходит. Когда он оборачивается, девушка собирает миску, тряпки и использованные бинты.

— Спасибо, Нэнси. Пожалуйста, не… обижайтесь.

Нэнси бросает на него взгляд, но ничего не отвечает. Дональд вздыхает, а она выходит так же неслышно, как вошла. Чертыхаясь, Дональд смотрит на закрытую дверь. Он проклинает себя и ее и все это обветшалое, Богом забытое место. Немым упреком лежит на столе письмо. Спокойные, хорошо выстроенные предложения, шутливые ремарки… да почему же он пишет Марии? Он хватает письмо и мнет его в комок, тут же сожалея об этом. Потом берет сменную рубаху и швыряет ее на пол, просто чтобы что-то бросить (но такое, что не разобьется). Пол грязный. Почему он так зол, ведь он все сделал правильно. (Может быть, сожаление? Потому что он тряпка, размазня, трус, у которого смелости не хватает взять то, что хочет сам и что ему предлагают?)

Черт, черт, черт.

~~~

Вскоре Муди извиняется и выходит из-за стола, Паркер тоже встает и просит разрешения удалиться. Когда он уходит, я начинаю гадать, что они вдвоем затевают; впрочем, Муди кажется таким изнуренным, что, возможно, действительно пошел спать. Насчет Паркера я не так уверена. Надеюсь, он явит какое-нибудь непостижимое чудо дедукции, только пока и предположить не могу, какое именно. Стюарт предлагает Несбиту проводить меня в гостиную и что-нибудь выпить. Он говорит, что присоединится к нам через несколько минут, но так, что я немедленно задумываюсь, что он замышляет. Наверное, очень хорошо иметь недоверчивый склад ума, но не могу сказать, чтобы он до сих пор привел меня к каким-либо полезным открытиям.

Несбит наливает два стакана солодового виски и один протягивает мне. Мы чокаемся. Сегодня вечером он был напряжен и чем-то обеспокоен: непрерывно ломал пальцы или барабанил по столешнице. Он почти ничего не ел. Затем перед кофе, извинившись, вышел из-за стола. Стюарт отреагировал на это какой-то безобидной репликой, но взгляд его был суров. Я подумала, что он знает. За столом все время прислуживала Нора, и, хотя я внимательно за ней наблюдала, в ней не было заметно и тени былого напряжения. Теперь, когда Стюарт вернулся, она кажется куда более покорной, совсем не раздражительной. Когда минут через десять-пятнадцать Несбит вернулся, его поведение изменилось: движения стали вялыми, глаза сонными. Паркер и Муди никак не показали, что заметили перемену.

Я подхожу к окну и приоткрываю занавеску. Снег не падает, но на несколько дюймов покрывает землю.