Нежность волков

Ее отвели в дом, и Мэри осталась с ней, поддерживала огонь и кормила детей. Она и сейчас здесь, как будто боится, что Элизабет бросится в огонь, если оставить ее одну. К ней подошел Алек, обнял и уговаривал не плакать, хотя она не плакала. Глаза у нее сухие, как деревяшка. Эми тоже не плачет, но это потому, что она слишком мала и не понимает. Остальные мальчики плакали, пока не уснули в изнеможении. Мэри сидит рядом с ней и ничего не говорит; она все понимает. Один раз зашел Джордж, чтобы помолиться о душе ее мужа: Джордж — христианин, и очень набожный. Мэри шикнула на него: они с Элизабет обе христианки, а Нипапанис — не был. Он чиппева, в его жилах ни капли белой крови. Он приходил в церковь и пару раз слушал проповедника, но сказал, что это не для него. Элизабет кивнула Джорджу; ясно ведь, что он хотел помочь. И возможно, поможет: кто сказал, что Отец наш Небесный, неспособен вмешаться в судьбу ее мужа? Может, там есть некие взаимные соглашения.

— Мэри, — говорит Элизабет, и голос ее скрипит, словно ключ в ржавом замке. — Скажи мне, идет ли снег.

Мэри поднимает голову. Она укачивает на коленях Эми, и на мгновение Элизабет кажется, будто Мэри — мать, а Эми — незнакомый ей ребенок.

— Нет, перестал час назад. Но сейчас уже темнеет. Завтра опять пойдет.

Элизабет кивает. Снег перестал идти только по одной причине, и она знает, что будет делать утром. Всё бы уже сделали, но снегопад остановил их и заставил задуматься. Так что они будут действовать осмотрительно. Утром они вернутся к реке, найдут его и принесут сюда.

Эми просыпается и смотрит на мать. Нет, все же это ее дочь, с серо-карими глазами и бледной кожей. Они хотели еще одну девочку. Нипапанис шутил, что хочет девочку, похожую на него, а не на нее.

Теперь не будет другой девочки. Ее душе, если правда то, во что верил Нипапанис, придется ждать, чтобы родиться в другом месте, в другое время.

Беда в том, что сама она больше ни во что не верит.

~~~

После обеда Дональд уединяется, чтобы написать Сюзанне. Пока они ели, выпало еще больше снега; если Стюарт прав, эта метель может затянуться на несколько дней, и, пока она не кончится, не будет никакой возможности отправиться в путь. Но у него есть причины быть благодарным за это. Он смертельно устал. Ноги, даже в мокасинах, ужасно болят, а рана на животе покраснела и сочится. В столовой он дождался подходящего момента, отвел Стюарта в сторону и тихо сообщил, что ему может понадобиться медицинская помощь. Стюарт кивнул и пообещал прислать кого-нибудь для осмотра. А затем вдруг взял и подмигнул.

Во всяком случае, сейчас, сидя за шатким столом с пачкой бумаги и оттаявшими чернилами, он чувствует себя не слишком плохо. Прежде чем начать, он пытается вызвать перед мысленным взором овальное лицо Сюзанны, но снова не в состоянии его ухватить. И снова перед ним совершенно ясно встает лицо Марии, и в голову ему приходит мысль, что было бы интересно написать ей и обсудить сложности их положения, которыми он только наскучит ее сестре. Не говоря уже о трагической истории со вдовой. Почему-то ему хочется знать, что обо всем этом скажет Мария. Завтра, а может, послезавтра — спешить некуда — ему необходимо провести надлежащие расспросы. Но пока можно выбросить из головы все обязанности.

«Дорогая Сюзанна», — вполне уверенно начинает он. Но после этих слов задумывается. Почему бы не написать сразу обеим сестрам? В конце концов, он знаком с обеими. Постучав ручкой по столу, он берет чистый лист бумаги и пишет: «Дорогая Мария».

Через час или около того раздается легкий стук в дверь.

— Войдите, — говорит он, продолжая писать.

Дверь открывается, и в комнату бесшумно проскальзывает юная индианка. Дональду ее показывали; ее зовут Нэнси Иглз, жена самого молодого перевозчика. Ей, должно быть, не больше двадцати, с лицом поразительной красоты и очень тихим голосом, ему приходится напрягаться, чтобы ее услышать.

— О, Нэнси, правильно? Благодарю вас… — говорит он, удивленный и обрадованный.

— Мистер Стюарт сказал, что вы больны.

Голос ее спокоен и невыразителен, как будто она сама с собой говорит. В руках у нее миска с водой и несколько полос материи — она явно намерена его перевязать. Без слов она показывает ему снять рубаху и ставит миску на пол. Дональд прикрывает письмо промокательной бумагой и расстегивает рубаху, вдруг смутившись своего изнуренного белого тела.

— Ничего серьезного, но… вот здесь, видите, я был ранен два… три месяца назад, и до сих пор как следует не зажило.

Он снимает повязку, розовую и влажную.

Нэнси слегка толкает его в грудь, так что он садится на кровать.

— Это был нож, — без всякого выражения констатирует она, не задавая вопросов.

— Да. Но тут просто несчастный случай… — Дональд смеется и начинает рассказывать ей длинную бессвязную историю о матче по регби.