– Нет, бессмысленно на это надеяться. Хотя мне говорили, что у горцев женщины очень красивые.
– Разве может быть кто-то красивее тебя, милая? Если маркиз настолько глуп, что не понимает этого, остается только надеяться, что ему понравится хаггис[3]. Но заметь, – добавил он, – я думаю, он все же понимает это.
– Ты ошибаешься, папа. Тот поцелуй был игрой на публику.
Граф вздохнул.
– Я просто хотел сказать, что восхищаюсь твоей стойкостью, милая. И что мне тебя жалко.
– Жалко? – удивилась Лавина.
– Ведь ты говорила мне, как тебе было бы неприятно, если бы он поцеловал тебя.
– Да… Говорила, – пробормотала она, пытаясь вспомнить этот разговор и удивляясь, о чем тогда только думала.
– А потом, когда он это сделал, тебе пришлось терпеть.
Лавина подобралась.
– Всем нам приходится идти на жертвы, папа.
– И ты с честью прошла через это испытание. – Отец погладил дочь по руке. – Хочешь, я поговорю с ним, чтобы он больше такого не делал?
– Не нужно, папочка, – быстро ответила та. – Это будет не очень вежливо после всего, что он для нас сделал.
– Ты совершенно права, – согласился граф. – И если это случится еще раз… Тебе придется быть мужественной.
– Как скажешь, папа.
– Спокойной ночи, милая.
Граф поцеловал ее и вышел из каюты, тихонько прикрыв за собой дверь.
Лавина закуталась в одеяло, испытывая блаженство от того, что скользящая по воде яхта уносит ее прочь от тревог и волнений.
Заснула она с улыбкой на лице.
Бóльшую часть следующего дня девушка провела у ограждения борта, думая о том, что каждая минута приближает их к Абердину – ближайшему к Баллатеру порту, где жили ее неизвестные шотландские родственники.
Граф показал Лавине письмо двоюродного брата, в котором тот приглашал их приезжать в любое время, но Лавина не могла не задумываться о том, что они едут без предупреждения.
Вечером, после обеда, она снова оставила отца и маркиза, давая им возможность узнать друг друга получше, что у них, похоже, прекрасно получалось. Но вместо того чтобы пойти к себе, она вышла на палубу и стала смотреть на огни берега, который был уже так близко, что они не мигали.
Всего в нескольких ярдах от той части яхты, где стояла девушка, находилась музыкальная комната. Мать Лавины когда-то настояла на том, чтобы в салоне специально для нее установили небольшое пианино.
Девочка любила слушать, как мать играет. Отец, бывало, брал ее за маленькие ручки, и они начинали танцевать под звуки музыки.
Она улыбнулась, подумав о тех счастливых минутах, воспоминания о которых останутся с нею навсегда.
Закрыв глаза, она представила звук пианино и мать, играющую мелодию, от которой ноги сами пускались в пляс. Называлась мелодия «Летний вальс», и маленькой Лавине она нравилась больше всего.
Мать никогда не отказывала дочери, если та просила ее сыграть.
Лавина, когда подросла, научилась играть на скрипке. На яхте всегда был и этот инструмент. Для девочки не было большего счастья, чем играть вместе с мамой. А потом мама умерла и счастье умерло вместе с ней…
Вдруг глаза Лавины открылись. Музыка звучала не в ее воображении. Кто-то действительно играл «Летний вальс» на пианино, точно так, как мама когда-то.
Она прокралась по коридору и тихонько приоткрыла дверь музыкальной комнаты, чтобы посмотреть, кто это так хорошо играет. К своему огромному удивлению, она увидела, что за фортепиано сидит маркиз. Спиной он был повернут к двери, поэтому не догадывался, что его кто-то слушает.
Лавине никогда не приходило в голову, что этот грубый необщительный человек может быть музыкальным. «Хотя, – подумала она, – может статься, что именно уединенная жизнь, которую он для себя выбрал, научила его музыкой скрашивать одиночество».
С минуту она в нерешительности постояла в дверях, потом бесшумно скользнула по мягкому ковру и села в одно из кресел.
Целый час девушка сидела тихо и неподвижно, с наслаждением слушая, как маркиз играет самые разные мелодии: радостные и приятные и грустные, навевающие печаль.
Лавина подумала, что в каждой ноте звучит его душа. Казалось, только в музыке он может передавать свои чувства. Ей стало жаль его.
Потом он опять заиграл «Летний вальс». Двигаясь так, словно ее влекла неведомая, непреодолимая сила, она встала с кресла, подошла к комоду, в котором хранилась скрипка, и осторожно достала ее.
Очень медленно и тихо она начала играть, вплетая свои ноты в его мелодию. Маркиз лишь на какую-то долю секунды сбился с ритма, но потом, по-прежнему не оборачиваясь, продолжил музицировать. Догадался ли он, кто присоединился к нему?
Композиция подошла к концу, и Лавина ожидала, что Элсвик повернется и заговорит с ней. Но он сидел неподвижно, и девушка вдруг подумала, что он мог рассердиться на нее за это вторжение.
Быть может, маркиз считал, что она поймет и уйдет, видя, что он не обращает на нее внимания. Но когда она решила, что лучше всего так и сделать, он повернулся и посмотрел на нее, и такого выражения глаз, как у него в тот момент, она никогда раньше не видела.