Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

– Что это? – спросил я.

– Продавец дня получает приз. Сегодняшний приз – серебряная конфетница.

– Поздравляю, – сказала одна из суфражисток, по имени Дора, в очках со стеклами размером с телевизор. Судя по неискреннему тону, я понял, что она стала второй и что давно положила на эту конфетницу глаз.

На следующий день все повторилось. Я продал товаров на восемьсот долларов и получил в награду набор ножей для стейка. Всю первую неделю я опережал суфражисток на две головы и к воскресенью побил многолетний рекорд отдела – местный эквивалент шестидесяти одного хоум-рана Роджера Мэриса. Я продавал быстрее, чем пополнялся склад универмага, и не только уотерфордский хрусталь. Я продал столько свечей, что хватило бы осветить стадион Шиа для вечернего матча, и столько банных полотенец, что можно было осушить Манхассетский залив.

Суфражистки бросали на меня косые взгляды, словно я отобрал у них право голосовать. Я олицетворял их худшие кошмары: молодой, полный сил, не страдающий болезнями ног, которые преследовали их после десятилетий, проведенных в торговом зале. Мне доставались призы, на которые они рассчитывали в качестве прибавки к зарплате. Я тоже бросал на себя косые взгляды каждый раз, когда проходил мимо зеркальных музыкальных шкатулок. Достаточно плохо было уже то, что я согласился на работу ниже уровнем, чем стоило бы. Но теперь мне стало открываться, что я, возможно, нашел свое призвание. Как вода, вернулся к нужному уровню сам. Может, именно поэтому мне так тяжко пришлось в Йеле? И именно поэтому Сидни отвергла меня? Потому что я метил слишком высоко? Вдруг моя судьба – стать лучшим продавцом в истории отдела товаров для дома? Мне и раньше случалось подмечать в себе угрюмое тяготение к проигрышу. Теперь же я волновался о том, почему добиваюсь таких успехов в универмаге и что это может означать.

Однако было кое-что еще в моей работе там, нечто ужасное и постыдное. Она мне нравилась. За все те ночи, когда я вглядывался в окна богатых особняков Манхассета, любовался красивыми интерьерами и дорогими вещами, я превратился в настоящего эксперта по товарам для дома. В глубинах моего подсознания сформировался своеобразный фетиш этих вещиц, тошнотворный талант к ним. Даже не стараясь, я продавал их как никто другой. По сути, отсутствие старания и было ключом к успеху. Чем меньше я старался, тем лучше у меня выходило и тем больше злорадного удовольствия я получал. Фартук продавца пришелся мне впору, как ослу упряжка плуга.

Усталый, сконфуженный, с призом за лучшие продажи в руках, я каждый вечер отправлялся в «Публиканов» с двумя коллегами, девушками моего возраста. Одна работала в отделе косметики, другая – в бельевом. Они считали меня забавным, а еще – удачливым лжецом, и не потому что слышали, как я рассказываю небылицы покупателям, а потому, что я настаивал, что учился в Йеле.

– Я всегда считал, что мое призвание – быть адвокатом, – говорил я им. – Но, возможно, товары для дома – идеальное место для меня. Нельзя игнорировать тот факт, что только тут я впервые за всю жизнь добился успеха.

– Не волнуйся, – отвечала Косметика, – это просто такой этап.

– Серьезно? – с надеждой спрашивал я.

– Если все, что ты наговорил о себе, действительно правда, – вставляла Бельевая, – то очень скоро ты начнешь совершать ошибки.

Наступила осень. Дни я все так же проводил в «Лорде и Тейлоре», побивая рекорды продаж, а ночи – в «Публиканах», учась у Спортсмена и Быстрого Эдди играть в обманный покер. В свободное время начал набрасывать роман о «Публиканах», смотрел с бабушкой Опру и читал, удобно устроившись на крыльце. В безоблачный, классический октябрьский полдень у нас на подъездной дорожке показался почтальон с судьбоносным розовым конвертом в руках. Я распознал четкий архитекторский почерк с расстояния двадцати шагов. Забрав письмо у почтальона, я разорвал его на полдюжины клочков. А минуту спустя уже складывал их вместе. Она скучает по мне, любит меня, хочет встретиться где-нибудь в городе поужинать.

Я поклялся себе не ходить. Прочел еще пару страниц книги, заварил чашку чаю, позвонил Сидни и сказал, что сегодня вечером свободен. Остаток дня я репетировал перед зеркалом в ванной разные выражения лица. Крутое. Спокойное. Собранное.

По пути к станции я заглянул в «Публиканы» в поисках поддержки и одобрения. Из всех моих знакомых в баре оказался только Твоюжмать. Он спросил, куда это я так вырядился.

– На ужин с бывшей девушкой, – ответил я, закатив глаза.

– Ох, твоюжмать.

– И не говори, Твоюжмать.

– Твоюжмать, парень. Твоюжмать.

– Девушка когда-нибудь разбивала тебе сердце? – спросил я.

Твоюжмать приблизил лицо вплотную к моему. Выдохнул на меня аромат девятой, не меньше, кружки пива, и от его дыхания, вонявшего перегаром, галстук у меня на шее заходил вверх и вниз. Однако я не отстранился, и он это оценил, словно сочтя мою выдержку за признак лояльности. Потом выдал отеческий совет, которого мне не забыть до конца дней.