Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Когда кухня закрылась, люди из ресторанного зала перетекли за стойку, выпить на дорожку, а следом за ними и официанты с официантками, освободившись, начали заказывать себе коктейли. Все поздравляли меня и мою мать и вспоминали свои собственные выпускные. Моя кузина Линда явилась с двумя подарками: первым была новость о том, что Макгроу на следующей неделе возвращается домой. Он заканчивал первый год в университете Небраски, где получил бейсбольную стипендию, и я умирал от нетерпения повидаться с ним. Вторым подарком оказалась серебряная ручка от Тиффани. Линда прослышала, что я втайне мечтаю стать писателем. Мама, однако, этого не знала, или не хотела знать, поэтому подарок Линды направил нашу с ней беседу в новое русло, которого мы избегали так много лет. Наконец-то – за стойкой бара в «Публиканах», набравшись скотча, – я признался матери, что не собираюсь становиться адвокатом. Юридическая школа не для меня. Любая школа не для меня. Мне очень жаль, сказал я. Очень, очень жаль.

Мама подняла вверх руку. Погоди, сказала она. Притормози немного. Она вовсе не настаивала на том, чтобы я стал адвокатом. Просто подталкивала меня в этом направлении, потому что хотела, чтобы я сделал что-то хорошее для мира, построил карьеру, а не просто тянул лямку на работе. Она будет счастлива, если я буду счастлив, и неважно, какой я выберу путь.

– А чем ты собираешься заняться, если не идешь в юридическую школу? – ласковым тоном поинтересовалась она.

Вопрос взвился у нас над головами подобно пороховому дыму. Я отвел глаза. Как сказать маме, что я просто хочу выбрать себе табурет за стойкой «Публиканов» и устроиться на нем поудобнее? Что хочу играть в обманный покер, смотреть бейсбол, делать ставки – и читать. Хочу сидеть в баре, пить коктейль и наслаждаться книгами, которыми постеснялся или не успел насладиться в Йеле. Хочу просто развалиться на стуле и смотреть на облака…

Мама ждала, спокойно держа в руке бокал зинфанделя. Чем, по-твоему, тебе понравится заниматься? Я уже подумывал сказать ей все прямо. Мама, я не вижу смысла ежедневно ходить на работу. Но боялся, что от этих слов она рухнет со своего барного табурета. Хотел процитировать Уитмена: я буду «слоняться бесцельно, праздный, и, наклоняясь, рассматривать былинку летней травы». Но маме было наплевать на Уитмена, а мою цитату она сочла бы за признак помраченного рассудка.

Естественно, я не знал, что сказать, потому что понятия не имел, чего хочу на самом деле. Моя привычка видеть только черное или белое мешала мне осознать собственную противоречивость. Да, я хотел расслабляться за барной стойкой, но также хотел преуспевать, зарабатывать кучу денег и наконец-то обеспечить маме достойную жизнь. Поражение казалось мне таким болезненным и страшным, что я старался его смягчить, приспособиться к нему, а не сражаться с открытым забралом. Циркулируя каждые каникулы между мамой и мужчинами в баре, я заработал раздвоение личности: половина меня хотела покорить этот мир, а половина – спрятаться от него. Не в силах примирить эти конфликтующие стремления, не говоря уже о том, чтобы объяснить их и найти ответ, который удовлетворит мою мать, ослабит мои амбиции и одновременно даст свободно наслаждаться времяпровождением в баре, я, повинуясь мгновенному импульсу, вслух, себе и ей, заявил, что собираюсь писать роман о «Публиканах». Я буду писателем.

– Писателем, – сказала мама своим максимально равнодушным тоном, как будто я собирался продавать сэндвичи с сыром на концертах «Грейтфул Дед».

– Понятно. А где ты собираешься жить?

– У деда.

Она вздрогнула. Тетя Рут с детьми снова жила в дедовом доме. Условия там стали еще хуже.

– До тех пор, пока себе что-то не подыщу, – быстро добавил я. – Думаю, где-нибудь мне удастся снять комнату.

Я был в каком-то смысле даже горд. Думал, что разработал план, как осуществить и мамины мечты, и свои собственные. На самом деле этот план олицетворял ее страшнейший кошмар. Она покрутила на пальце йельское кольцо, словно собираясь его отдать, и обвела бар взглядом, видимо, переоценивая свое решение отправлять меня сюда каждое лето. Ее представления о «Публиканах» основывались преимущественно на моих романтизированных описаниях, но теперь, я видел, мама опасалась, что неправильно относилась к этому месту и что не очень-то мудро было позволить мне так его полюбить. Она вглядывалась в лица людей за стойкой, мужчин и женщин, которые наверняка бы сочли, что написать роман – отличная идея, и выражение у нее было такое же, как у Сидни, когда оказалась в «Публиканах» в первый раз.

Я тоже осмотрел бар. На другом конце стойки сидела группа парней, моих ровесников – все они, насколько мне было известно, недавно получили работу на Уолл-стрит. Зарабатывали по 150 тысяч долларов в год – как минимум. Сыновья, которыми любая мать будет гордиться. Интересно, мама не думает сейчас, что неплохо было бы обменять меня на одного из них?