Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Выходя из офиса «Вестерн Юнион» с семьюдесятью пятью долларами в кармане, я решил, что прощание с Джоном Джозефом Мёрингером должно пройти с достаточной помпой. Пошел в город и завернул в бар. Там сидела моя подружка Биби, единственная в Йеле студентка, любившая бары не меньше моего. Хей, сказал я ей, угадай, кто умер. Джуниор! О да, Джуниор Мёрингер умер. Да здравствует Джей Ар Макгуайр! Она нервно хохотнула, не представляя, о чем я говорю. Давай-ка я угощу свою подругу Биби, сказал я бармену, а потом вкратце рассказал им обоим историю моего имени, до какой степени его ненавижу и почему решил наконец избавиться от него.

– Счастливого пути, Джуниор! – сказал я, поднимая вверх пиво.

– Увидимся, Джуниор! – поддержала меня Биби, стукнув своей бутылкой по моей.

– Сайонара, козел! – заорал бармен.

Я проснулся на следующее утро с невыносимой головной болью. Лежал на спине, зажмурившись, и пытался вспомнить, что произошло после выхода из Вестер-Юниона. Помню, я произносил тост. Помню, Биби и бармен смеялись и повторяли что-то вроде «Джей Ар Макгуайр, английский сквайр. Какой ты сквайр, Джей Ар Макгуайр?» А дальше – полный провал. Я уже подумывал позвонить Биби и спросить, что случилось – но тут память внезапно вернулась ко мне. Я выскочил из кровати и обыскал карманы джинсов. Семьдесят пять долларов исчезли. Полностью. Джуниор, этот мошенник, эта крыса, напоил меня и обокрал.

Я уселся за стол и уставился в бланк. Джей Ар Макгуайр. Такое красивое имя – и я его упустил. Хуже того, пропил. Я пошел в ванную, встал перед зеркалом и сказал себе, что не заслуживаю такого красивого имени. Мне на роду написано тащиться по жизни Джей Аром Мёрингером. Гибридом псевдонима и лжи.

Сидни поцеловала меня и сказала, что то, как меня зовут, не имеет для нее никакого значения. Пару дней спустя я узнал, что и сам не имею для нее никакого значения. Она снова встречалась с кем-то на стороне.

Правда открылась мне у нее в ванной. Рядом с раковиной валялся конверт, адресованный Сидни – мужским отрывистым почерком. «Джуниор все еще маячит на горизонте? Если да, то почему? Дождаться не могу, чтобы [неразборчиво], когда мы встретимся в следующий раз».

Когда я протянул Сидни письмо, она спросила: «Где ты его взял?» Выхватила у меня конверт и кое-что рассказала: пару фактов, которых я предпочел бы не знать. У этого парня трастовый фонд, скоростная яхта и имя куда красивей моего. Он из ее родного города, забавный и умный – но просто друг, честное слово. Мне хотелось поверить Сидни, простить ее, но даже она сама этого от меня не ждала. Я попытался придумать какой-нибудь другой выход, кроме разрыва, но не смог, и Сидни не смогла тоже. За несколько дней до выпуска мы распрощались с ней навсегда.

Я мечтал вырваться в «Публиканы» для обычного запоя в честь расставания с Сидни, но у меня не было времени. День выпуска наступил. Приехала мама – она стояла посреди моей комнаты в новом синем костюме, улыбаясь в пространство и, судя по всему, вспоминая многочисленные дни, когда этот момент казался недостижимым.

Идя по Старому Кампусу в черной мантии и шапке выпускника, я услышал колокола с башни Харкнесс и вспомнил свой первый визит в Йель семью годами ранее. Вспомнил, каким мучительным их звон показался мне тогда, но теперь, в окружении других выпускников, я понимал, что все мучения миновали, а им на смену пришла всеобъемлющая благодарность, которую я счел главным достижением этого дня – даже превыше диплома, что мне предстояло получить.

Единственный печальный момент омрачил тот сверкающий полдень. Все произошло так быстро, что я подумал даже, будто это мираж. Сразу после церемонии Сидни отделилась от толпы с большим букетом лилий. Вручила их мне и поцеловала в щеку. Прошептала на ухо, что ей очень жаль, что она всегда будет меня любить, а потом развернулась – короткая юбка, загорелые ноги, каблуки, – и пошла прочь по зеленому газону. Я смотрел, как она растворяется в тени моего вяза – одно мое убежище, тающее в другом.

Я не чувствовал злости. Вместо этого я с необыкновенной ясностью вдруг осознал, насколько мы еще молоды – и Сидни, и я. Может, дело было в кисточке, болтающейся у меня перед глазами, и это она заставляла меня мыслить неожиданно зрело, но в тот краткий миг я понял, что Сидни, несмотря на всю ее красоту, по сути, совсем еще девчонка. Оба мы притворялись взрослыми – вот именно, притворялись. Мы нуждались в одном и том же – безопасности, надежности, финансовой стабильности, – просто Сидни нуждалась в них сильнее меня, потому что привыкла к ним, пока росла, и знала, насколько они важны. Она стремилась к ним так отчаянно, что ею руководила паника, а не злой умысел.

Везя маму на машине в Манхассет, я старался не думать о Сидни. Вместо этого я сосредоточился на приятных событиях минувшего дня, пока моя мама листала диплом.

– Он весь на латыни, – заметила она.

– За исключением моего имени – смеси немецкого и тарабарщины.

– Primi Honoris Academici? Что это значит?

Я покачал головой.

– Понятия не имею.