Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Вонючка взлетел. Воспарил под потолок, словно ангел мщения, и я подумал, что это первый признак надвигающейся смерти. А потом, через его плечо, я увидел Спортсмена. Он схватил Вонючку за ремень брюк и удерживал над землей классическим приемом. Вонючка выпустил мою шею, и в легкие мне хлынул воздух. Голосовые связки пронзила острая боль. Я повалился на землю, и мгновение спустя Вонючка последовал за мной, ударившись куда сильнее, потому что Спортсмен швырнул его об пол, словно копье.

Спортсмен стоял над Вонючкой, закатывая рукава.

– Только попробуй еще раз его тронуть, – пригрозил он, – и я тебя убью.

Лежа на спине, держась руками за шею, я смотрел на Спортсмена. Никогда в жизни я не испытывал к мужчине столь сильной любви. Он поправил на голове козырек, развернулся назад к стойке и отпил своего «Будвайзера».

– Так, – сказал он, – на чем я остановился?

Я побрел в дедов дом, опустив голову и считая шаги – сто семьдесят. На двадцать восемь больше, чем обычно, то есть я иду зигзагами. На обеденном столе меня дожидался подарок. От Шерил. Недавно она вышла замуж, и появление собственной семьи напомнило ей о нашей – покопавшись в старых дедовых домашних фильмах, она переписала самое интересное на видео. Шерил оставила мне кассету с запиской: Я подумала, тебе должно понравиться.

Я сунул кассету в видеомагнитофон и улегся на двухсотлетний диван, прижав холодную банку с пивом к шее, на которой до сих пор чувствовал пальцы Вонючки. Экран стал белым, потом появилось изображение. Дедов дом. Картинка была такой четкой и яркой, что можно было подумать, будто снимали сегодня утром. Но крыша еще не просела, краска не облупилась, вместо деревьев из земли торчали молоденькие саженцы, а на подъездной дорожке не было трещины в форме молнии. Тут в кадре мелькнул дядя Чарли с роскошной шевелюрой, и стало ясно, что все происходит в доисторические времена.

Камера задрожала, заметалась слева направо и обратно, а потом сфокусировалась на хорошенькой женщине, сидящей на крыльце. На коленях она держала ребенка. Играла с ним, подбрасывала, шептала что-то ему на ухо. Какой-то секрет. Малыш повернулся к ней. Моя мама и я, двадцать четыре года назад. Мама посмотрела на своего девятимесячного сына, а потом вперед, на меня, своего пьяного двадцатипятилетнего сына. Меня словно застукали с поличным. Мама смотрела в будущее и видела, во что я превращусь.

Фильм явно сняли, когда мама вернулась к деду, вскоре после того, как отец пытался ее убить, но это казалось невозможным, потому что в глазах у нее не было ни тени страха. Она выглядела счастливой, довольной, как женщина с деньгами в банке и блестящим будущим на горизонте. Скрывает свои чувства от бабушки с дедом, подумал я. Не хочет их тревожить. А потом понял: нет, не их она пытается обмануть.

Первая ложь моей матери мне, запечатленная на пленку.

Как ей это удалось? Без образования, без денег, без перспектив, как могла мама выглядеть такой уверенной? После того как отец пытался задушить ее подушкой и замахивался на нее бритвой, она, хоть и сумела сбежать и испытывала некоторое облегчение, наверняка представляла, что ждет ее впереди – одиночество, проблемы с деньгами, Говноубежище. Но при виде нее ничего подобного и в голову не приходило. Она была вдохновенной лгуньей, блестящей лгуньей, и лгала, в том числе, самой себе, отчего ее ложь вдруг предстала передо мной в совсем другом свете. Я понял, что иногда мы вынуждены обманывать себя, говорить себе, что мы сильные, что мы справимся, что жизнь прекрасна и наш труд будет вознагражден, а потом пытаться сделать эту ложь реальностью. В этом наша задача, наше спасение, и связь между такой ложью и ее воплощением – один из многих маминых подарков мне. Истина, всегда крывшаяся за ее обманами.