Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Чем сильней эти мысли осаждали и нервировали меня, тем больше я пил. После похорон Стива весь Манхассет ушел в запой на два дня, но я продолжал пить даже спустя месяц. Сидя в электричке по пути в «Таймс», терзаемый невыносимым похмельем, я разговаривал сам с собой, задавал себе вопросы, поджаривался на медленном огне. И в конце этих односторонних интервью неизбежно спрашивал себя: Я что, алкоголик? Я так не думал. Если у меня и была зависимость, то от бара. Я не мог представить жизни без него. Не мог даже помыслить о том, чтобы уйти. Куда я пойду? И кем тогда стану? То, кем я являюсь, было для меня неразрывно связано с местом, где я нахожусь, и сама мысль о том, чтобы все бросить – бар и свое представление о Джей-Аре-в-баре, – наводила на меня ужас. После этих мучительных размышлений по утрам в электричке и долгого дня на работе, где я потерпел крах и уже не рассчитывал на будущее, я бегом устремлялся в «Публиканы», чтобы смыть алкоголем собственное противоречивое к ним отношение. Иногда даже начинал заранее, заправляясь коктейлями на Пенн-Стейшн и прихватывая с собой две-три банки «Будвайзера» на обратный путь. Бывало, что я вырубался прямо в вагоне, пропускал свою остановку, и кондуктор будил меня среди ночи, когда состав уже стоял в депо. Тряся меня за плечо, кондукторы всегда говорили одно и то же: конечная, приятель.

Я бросил делать вид, будто пью, чтобы поддержать компанию, или снять стресс после рабочего дня, или стать частью общего мужского ритуала. Я пил, чтобы напиться. Пил, потому что не знал, чем заняться еще. Пил, как Стив под конец жизни – чтобы забыться. Я был в паре рюмок от забвения в ту морозную ночь декабря 1989-го – не помню, было то до или после моего двадцать пятого дня рождения, – когда бар наконец решил, что повидал достаточно. Бар удовлетворил все потребности, которые у меня были, включая те, о которых я не знал, и теперь оставалась последняя.

Я разговаривал с Вонючкой и Спортсменом. Генерал Грант стоял за баром. Было около трех часов ночи, и мы рассуждали о баре. Я заметил, что мы часто притворяемся, будто говорим о баре, хотя на самом деле говорим о чем-то другом. Спортсмен ответил, что это естественно, потому что бар для нас – основная тема. Жизнь, сказал он, это война. Сплошная череда сражений, конфликтов, засад и штурмов, прерываемая короткими перемириями. А может, это сказал генерал Грант. Дальше Спортсмен упомянул о Ближнем Востоке, и я начал с ним спорить, но не потому, что был не согласен – просто я боялся, что если перестану говорить, голова моя рухнет на стойку.

– Почему бы тебе уже не заткнуть свою пасть? – сказал Вонючка.

Все замолчали. Спортсмен, стоявший между Вонючкой и мной, посоветовал ему придержать коней.

– Нет уж, – возразил Вонючка. – Меня тошнит от этого придурка, который возомнил себя всезнайкой. Типа, раз он учился в Йеле, так может везде вставлять свои пять копеек? Ни черта он не знает!

– Успокойся, – вмешался генерал Грант.

– Иди к черту! – воскликнул Вонючка.

С раздутой, как у быка, шеей и выпирающим животом, он обогнул Спортсмена и сделал шаг ко мне.

Какой проводок во внутреннем взрывателе Вонючки я случайно перерезал? Я попытался что-то сказать в свою защиту, но в тот момент никакие слова не смогли бы его остановить. Вонючку не остановила бы и пуля. Шесть футов, разделявшие нас, он преодолел в два шага – настоящее чудо для парня его комплекции. Выбросив вперед обе руки, он схватил меня за шею так, будто это канат, по которому он собирается вскарабкаться. А потом стиснул так, что у меня перехватило дыхание. Я подумал, что Вонючка сейчас сломает мне гортань, пострадают голосовые связки, и я буду хрипеть или шептать, как Песочный человек, и это испугало меня больше, чем перспектива – куда более вероятная – удушения.

Вонючка толкнул меня назад, сжав шею еще сильнее. Его руки воняли мясом и чесноком. У Вонючки руки воняют. Я понадеялся, что это не будет моей последней мыслью в жизни. Попытался оторвать его пальцы от своей шеи, но они были скользкие, с железной хваткой. Подумал врезать ему кулаком в лицо, но не хотел дополнительно разозлить. Заглянул в его глаза – в них была пустота. Черные точки, как у мультяшного персонажа. Между ними, образуя идеальную букву V, трепетали оранжевого цвета брови, которые, как и оранжевые усы, и оранжевые волосы на макушке, блестели от пота. Он был слишком тяжелый, слишком сильный, слишком пьяный и оранжевый, как стакан апельсинового сока. Гибрид Йоземита Сэма[52] и Сына Сэма[53], и это уж точно должно было стать моей последней мыслью, потому что Вонючка собирался меня убить.

Но даже когда Вонючка меня душил, я не мог его ненавидеть. Я любил Вонючку так же, как и всех остальных парней из бара, и теперь, теряя сознание, ненавидел себя за то, что любил его, любил каждого, кто обращал на меня внимание, пусть даже оно принимало форму убийства.