Нежный бар. История взросления, преодоления и любви

Мама любовалась своим девятимесячным сыном, держа его перед собой, и я, двадцать четыре года спустя, залюбовался ею совсем по-новому. Я всегда считал, что быть мужчиной значит отстаивать себя, но именно с этим моя мать справлялась куда лучше всех остальных. А еще она знала, когда наступает время уезжать. Она уехала от отца, уехала от деда, уехала из Нью-Йорка, и я всегда пользовался плодами ее безумной отваги. Я так стремился проникнуть внутрь, что не ценил дара моей матери выбираться наружу. Сидя на двухсотлетнем диване и глядя в ее зелено-карие глаза, я понемногу осознавал, что все качества, ассоциировавшиеся у меня с мужественностью – сила духа, настойчивость, решимость, надежность, честность, целостность, отвага, – соединялись в моей маме. Я всегда это подозревал, но в тот момент, разглядев воина за маминым хрупким обликом, я до глубины души проникся своей идеей и впервые выразил ее словами. Вместо всех метаний и поисков того, что значит быть хорошим мужчиной, мне надо было всего лишь последовать примеру одной очень хорошей женщины.

Я перевел взгляд с мамы на себя девятимесячного. Как тот беспомощный малыш превратился в этого беспомощного пьянчугу? Как, проделав такой путь, ушел всего на сто сорок два шага и едва не закончил жизнь в лапах Вонючки? И что мне теперь с этим делать? Фильм подходил к концу. Мама сказала своему девятимесячному ребенку что-то еще, очень важное, и лицо его вопросительно нахмурилось. Я знал это выражение. Поднявшись, проверил в зеркале над камином – да, вот оно. Посмотрел назад на экран, где мама взяла сына за ручку и помахала ею в камеру. Она снова зашептала ему на ухо, и он снова нахмурился. Хоть он и слышал ее голос, ее слова, значения их малыш не понимал.

А я – да. Двадцать четыре года спустя я отчетливо разобрал, что мама мне говорила.

«Скажи «до свидания».

Все реагировали по-разному, когда в канун Нового года, 1990-го, я сообщал, что ухожу из «Таймс» и уезжаю из Нью-Йорка. Быстрый Эдди равнодушно. Дон с теплотой. Кольт с одобрением. Генерал Грант пыхнул сигарой и велел мне «задать всем жару». Спортсмен мной гордился. Питер попросил время от времени присылать ему новые главы. Джоуи Ди разволновался и посмотрел на меня, как на Макгроу, когда тот поплыл к песчаной косе: слишком глубоко, слишком далеко я собрался. Я сказал ему, что ничего со мной не случится, и поблагодарил за все, а он забормотал что-то сентиментальное об «этих мальчишках» своей карманной мыши, и мне стало жаль, что я не разобрал его слов.

Если Вонючка как-то и отреагировал, я этого не заметил.

Боб-Коп поглядел на свои большие ботинки и покачал своей большой головой.

– Без тебя тут будет совсем не то, – сказал он.

Но оба мы знали: со мной или без меня, бар уже никогда не будет прежним, и в этом-то вся проблема.

Твоюжмать меня обнял и сказал:

– Ты суль там намс время от времени, слышь, мой юный друск? И ловчи за хваст кудачу. Главное, чтоб твоя тыквень не расперялась. Кудача то тут, а то нет. Чержаешь? Но в любом рвучае – ты слышаешь? – чтоб я не прознавал, что ты сунул свой вертень в жарлю, и все ради чушной пыши! Да? И памятуй, всегда памятуй: Твою ж мать, парень. Твою ж мать.

Реакция Далтона оказалась самой неожиданной.

– Ты не представляешь, какие кошмары тебя там ждут! – воскликнул он, ткнув пальцем в окно. – Ты хоть в курсе, что в некоторых частях этой страны бары закрываются в час ночи? В час! Там, во всяких Далласах и Атлантах, к тебе подходят и вырывают бокал мартини прямо из рук – а на дне еще глоток!

– Постараюсь это запомнить, – ответил я.

Но Далтон не шутил. И разозлился, что я не принимаю его всерьез.

– Смейся, сколько захочешь, – сказал он. – Но ты слышал такую пословицу: «Люди везде одинаковые»? Так вот, это вранье.

– Есть трудные вещи, которые достались нам, как бремя, – ответил я. – Рильке.

Далтон просиял.

– С тобой все будет в порядке, – сказал он, потрепав меня по плечу. А потом, по старой дружбе, нежно добавил: – Засранец.

Дядя Чарли стоял за стойкой. Мы выпили с ним по самбуке, и я сказал, что собираюсь навестить маму, погостить у нее некоторое время, потом повидаться с отцом, который жил в Северной Каролине и вел ток-шоу на радио. Когда дядя Чарли спросил, зачем мне это надо, я ответил, что со мной что-то не так, и я хочу разобраться, что именно, а для этого надо вернуться к истокам.

Дядя Чарли выпустил дым из ноздрей. Подпер голову рукой.

– Твой отец заходил сюда однажды, – сказал он. – Я тебе говорил?

– Нет.

– Приехал в Манхассет поговорить с твоей матерью, когда они только разошлись. Наверное, хотел ее вернуть. Ну и по пути на поезд зашел сюда выпить. Скотч. Чистый. Сидел вот тут.

Я поглядел на табурет, на который указывал дядя Чарли. Спросил, о чем они говорили, как мой отец был одет, как выглядел.