Нежный человек

И тут Мария рассмеялась, и все, кто ходил вокруг в тени аллей, под сводами деревьев, оглянулись на ее звучный смех и удивились, глядя на ее распущенные волосы. А Мария не замечала своих пышных волос, а если бы заметила, тотчас бы убрала их под сбившуюся косынку. Воздух тонко струился вверх, покидая темную землю и стремясь к крохотным облачкам, в задумчивости плывшим над городом. У нее так прозвенело в душе от тихого, таинственного вечера, что она почувствовала в самой себе удивительное чувство, когда кажется, что ты летишь.

– Алеша, давай полетаем, – сказала дрогнувшим голо-, сом Мария, беря его за холодную руку, и этого жеста оказалось достаточно, чтобы та необыкновенная легкость, свойственная людям, остро ощущающим отобранные у них когда-то природой крылья, появилась у Коровкина. Он пошевелил плечами, как бы чувствуя за своей спиной некие отростки крыльев. – Смотри, какой вечер! Смотри, как красиво! Помнишь, мы с тобой летали зимой? Помнишь? А теперь-то лето! Смотри, смотри кругом!

В тот самый момент, стоило им поближе подойти и ступить на ничем не примечательный камень, до которого не доходил ни один из людей, ищущих красоту, как Мария ощутила страстное желание взлететь. Душа ее так и рвалась вверх. Она взволнованно глядела на Алешу с таким желанием пронестись над деревьями, городом, людьми, что и Коровкин проникся тем же самым желанием, его окутала та же страсть, и он обхватил Марию за талию, что-то ей прошептал. И в тот же миг сердце Марии так и рванулось из груди. Так явственно было ощущение полета. Вот они легко и стремительно взмыли вверх, пронзая дурманящую атмосферу подлипового мира Александровского сада.

«Вслед за своим сердцем стремлюсь, – подумала с необъяснимой гордостью и радостью Мария. – И мастер со мною, торопится за моим сердцем».

У нее закружилась голова – словно в полете, и она, боясь упасть, поспешно спустилась со ступенек, присела на лавку, закрыв лицо руками, но ощущение полета не проходило, ей все казалось, что она летит, и не одна, а с Коровкиным. Мария чувствовала себя необыкновенно, было такое ощущение у нее, словно она давно летает и ей не привыкать. Вот она, откинув слегка руки назад и открыв от изумления рот, стремилась вперед, и волосы ее засветились ослепительным белым светом в лучах заходящего солнца. Встречные потоки воздуха мягко и плавно обтекали их. Коровкин от волнения обронил свою кепчонку и все старался подпрыгнуть, как будто хотел сесть на невидимого коня. А Мария ликовала. Вот они уже над городом и видели, как по земле ходили люди, двигались черные автомобили; отсюда и автомобили и люди казались маленькими, восхитительными козявочками, ползающими по земле. Мария переживала как наяву свое ощущение необыкновенного полета. Она не могла понять его, а перед глазами…

– Ах, несмышленыши, ах вы мои козявочки! – вырвалось у Марии из взволнованной груди. – Ползайте, ползайте, вам это очень даже на пользу; мы мешали вам, мы стесняли вас. Ах, жалко мне вас, козявочки.

Она заспешила в сторону солнца, и яркий свет слепил глаза; радужная оболочка, согнутая в три круга, окружала солнечный диск. Но им не больно было смотреть на солнце, наполнявшее их еще большим восторгом, влекущее летевших какой-то неведомой и никому не объяснимой силой.

Мария увидела каменную гряду Калининского проспекта, верхние этажи которого еще ловили лучи солнца, зеленой стрелкой взмыл затем Кутузовский проспект, а потом аллеями потянулись зеленые островки, переходившие в оазисы, внутри которых приютились красивые домики с прудиками, помещеньицами, с людьми, редко и одиноко пристроившимися с удочками. А далеко на юге проклюнулась Венера, и первая тень, качнувшись, спустилась на землю.

– Алеша, – зашептала Мария, не открывая глаз. – Смотри, мальчик плачет. Давай успокоим. Как хорошо каждого успокоить, погладить, пригреть. Слезы, слезы, слезы в мире! Ах, слезы! Зачем вы?

Коровкин не мог отвечать Маше и молчал, подчиняясь ее незримому приказу, как солдат. Когда он порою задумывался над жизнью, то казался себе маленькой козявочкой, которая ест, пьет, ходит, думает о своих незначительных делах и, главное, всегда довольна жизнью. Но в тот момент, когда его сердце неожиданно взрывалось и он коршуном рвался на высоту необозримую, как сейчас, откуда была видна вся жизнь человеческая до самой мелочи, – в такие моменты он чувствовал себя какой-то могучей личностью, обуреваемой фантастической мощью и способной на гигантские дела, и, ощущая в себе эту неохватную мощь, оглядывался, как бы ища ту самую точку опоры, которую безуспешно пытался найти один из крупнейших философов древнего мира, воскликнувший: «Дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар!» В такие минуты Коровкин чувствовал в себе сосредоточенность большой силы.