Незнакомец. Шелк и бархат

— Нет-нет, Нина, — сказал Кристер, поднялся и дружелюбно потрепал ее по светлым волосам. — Но твой кавалер — пожалуй, единственный человек во всей этой компании, которого я ни в чем не подозреваю. Если мы, конечно, возьмем за рабочую гипотезу вторую альтернативу. А ситуация складывается так, что мы просто вынуждены это сделать. Пока, во всяком случае. Пойдем, Пак, мы застигаем медведя в его берлоге. Посмотрим, не можем ли мы слегка побеспокоить его. Я последую намеку Наполеона и поеду вниз на Плоский Холм.

Если бы я догадалась тогда, что затевает Кристер, я ни за что не согласилась бы сопровождать его и так бесстыдно воспользоваться гостеприимством милой Лидии Ульссон. Она тут же принялась варить кофе — тот факт, что он только что влил в себя по меньшей мере пол-литра этого благословенного напитка, никогда не являлся для комиссара Вика уважительной причиной, чтобы отказаться от приглашения выпить кофе — а потом любезно показала нам свою усадьбу.

Внутреннее убранство дома, как и внешнее, говорило об упадке былого величия. В больших просторных комнатах со многими высокими окнами стены были оклеены красивыми, но уже изрядно выцветшими обоями, шелковая обивка на большом диване в гостиной была потерта, а пианино с пожелтевшими клавишами издавало жалобные и фальшивые звуки.

— Его уже просто не имеет смысла настраивать, — сказала Лидия извиняющимся тоном. — Оно не держит настрой больше недели.

— А кто на нем играет? Сама госпожа Ульссон?

Она смущенно посмотрела на свои грубые мозолистые руки.

— Нет, я давно уже не играю. А вот Бьёрн-Эрик любит иногда побренчать.

— Какая потрясающе красивая печь, — сказал Кристер, стоящий по другую сторону стоптанного порога. — Я видел круглые печи в таком духе, но эта шестиугольная. Какая необычная форма! Ага, здесь стоит дата — 1792 год. Это, наверное, антикварная редкость. Откуда она у вас?

«Чего ты придуриваешься, — подумала я, — ты ведь прекрасно знаешь, откуда. Зачем ты мучаешь бедную Лидию?»

Однако ей не пришлось отвечать, потому что в дверь внезапно впрыгнул Наполеон. В помещении, как и на улице, он был в неизменной клетчатой кепочке, а вот с кожаной курткой он все же на время расстался, и под ней оказалась другая, тоже весьма потрепанная синяя шевиотовая куртка и рубашка в крупную клетку.

— Как дойдет до дела, с этим хитрым бесом надо держать ухо востро. Разве с ним можно делать дела? Разве я не принес ему пять вязанок отличнейших березовых дров? Это было перед самой пасхой, и дровишки были — высший класс. А теперь он говорит, что получил всего четыре вязанки, а пятой и в глаза не видел. Да уж, спроси, спроси его, где он стырил эту чугунную печь, потому что это воровство и грабеж среди бела дня, так и запиши в свой блокнот, если он, конечно, у тебя есть.

— Воровство и грабеж? Тьфу на тебя! — фыркнул у него за спиной Манфред Ульссон. — Разве он не брал у нас избушку в аренду, а? И разве он не сел потом на десять лет, бросив все добро?

Наполеон фыркнул в ответ:

— А разве ты не продал избушку мне, а? Потому что твои бабы хотели, чтобы ты поскорее избавился от нее. И разве не мне должна была достаться эта печь? Все твое, сказал ты, забирай себе все это барахло.

— Вы просто как дети, — спокойно вмешалась Лидия. — Ссоритесь из-за чугунной печи, когда ее владелец как раз вернулся обратно.

Манфред озадаченно почесал полукруглую лысину.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что он еще явится сюда, в мой дом, и будет требовать чего-то от меня? Это, черт меня подери, было бы слишком нагло даже для такого отпетого убийцы, как он.

— Папа, папочка! — умоляюще проговорила Агнес, которая как раз пересекала комнату, сгибаясь под тяжестью подноса с кофейником и чашками. — Пожалуйста, не порть нам отпуск разговорами об этой ужасной истории. Тем более, у нас гости, и вообще…

На этот раз на ней вместо кремового костюма было прямое ярко-красное хлопчатобумажное платье без рукавов. Это платье ей чрезвычайно шло, оттеняя ее золотистый загар и делая ее лицо с широкими скулами и большим ртом молодым и пикантным. Красный цвет выгодно подчеркивал черноту ее коротко остриженных волос с кокетливой челкой.

Однако она совсем не придала значения тому, что этот цвет очень дисгармонирует с цветом волос ее мужа — это бросилось в глаза, когда Лаге присоединился к нам за столом. Рядом с красной фигурой жены он совсем потерялся, его рыжие курчавые волосы поблекли и отливали желтизной. Зрелище было неприятное.

Но и разговор за кофе был далеко не из приятных. Давно мне не приходилось выдавливать из себя такое количество натянутых, ничего не значащих фраз. Кристер и не думал прийти мне на помощь. Он выпил свои четыре чашки, не проронив ни слова, и с каждой чашкой Лидия, Агнес и Лаге все больше нервничали. Наполеон к тому времени уже исчез, а Манфред Ульссон был внешне совершенно спокоен и громогласно уверен в себе. Он как раз вовсю хвастался своим бешеным успехом у женщин в молодости, так что его белые фарфоровые зубы то и дело блестели в самодовольной улыбке.