Незнакомец. Шелк и бархат

Мои уши ничего не улавливали за шумом дождя, но у Нины был куда более четкий слух.

— Это его мотоцикл. Пак, дорогая, поговори с ним, пока я уложу Юнаса и расскажу ему на ночь сказку…

— Он будет очень огорчен, — крикнула я ей вслед, имея в виду совсем не Юнаса.

Но Нина заперла дверь в комнату Юнаса изнутри, и мы с Бьёрном-Эриком, хотели того или нет, оказались предоставлены друг другу.

Он снял на крыльце сапоги, вошел, мягко ступая, в одних носках, уселся на краешек стула и почти в отчаянии провел рукой по своей светлой шевелюре. Глаза у него были синие-синие, как у матери, и я с завистью отметила, что у него пушистые и очень длинные ресницы. Он был бы и вовсе похож на девушку, не будь он таким высоким и жилистым.

Я пообещала, что Нина скоро появится, поставила на стол лимонад и печенье и взялась за свое сомнительное поручение.

— Нина очень рада, что ты можешь составить ей компанию. А иначе здесь в лесах было бы совсем одиноко и скучно, особенно в такую ужасную погоду.

Он сказал, что дождь действительно зарядил надолго и что с запада надвигается область низкого давления, так что перемен в погоде не предвидится.

— Тебе не хочется уехать отсюда? Ведь Плоский Холм — тоже довольно изолированное место.

— Н-нет. Мне нравится здесь.

— Ты никогда не мечтал уехать в Стокгольм?

— Нет, — ответил он испуганно. — Я терпеть не могу толчею. Я больше всего люблю быть один, ходить один по лесу. Мне никто не нужен.

Однако это заявление прозвучало весьма неубедительно, поскольку он все время косился на дверь детской.

— Нина говорит, что ты очень музыкален. Ты не хотел бы слушать музыку, бывать на концертах и операх? Ведь по радио это совсем не то.

Он вдруг покраснел.

— Да, хотел бы, конечно. Иногда. Когда я был маленьким…

Он вдруг замолчал, и я осторожно вставила:

— Так что, когда ты был маленьким? Ты мечтал уехать? Посвятить себя музыке?

— Это были всего лишь мечты, — проговорил он. Взгляд его затуманился и стал печальным, он словно смотрел куда-то вдаль. — Я мечтал стать пианистом-исполнителем или дирижером. Но для этого нужно куда больше таланта, чем у меня.

— И куда больше настойчивости.

Это едкое замечание заставило его вздрогнуть. Он посмотрел на меня смущенно, но без обиды.

— Да, — сказал он просто. — Если она у меня когда-нибудь и была, то вся улетучилась.

С секунду я колебалась.

— С того вечера пятнадцать лет назад, когда был убит твой брат Роберт?

Едва произнеся это, я тут же пожалела. Он был совершенно не готов к удару, и мои слова ввели его в состояние шока. Он задрожал всем телом, лицо стало желто-зеленым, так что я испугалась, как бы он снова не грохнулся в обморок. Он не произнес ни слова и только дрожал, как от сильного мороза. Я погладила его по руке и пробормотала извиняющим тоном:

— Прости меня, Бьёрн-Эрик. Я не хотела. Но, может быть, тебе станет легче, если ты расскажешь кому-нибудь, что так пугает тебя в связи со смертью Роберта? Не мне, конечно, но, может быть, Кристеру Вику или Нине…

Он вытаращил на меня глаза, как будто я сошла с ума. Вскочив со стула, он в панике кинулся прочь от меня, к двери. Там он столкнулся с Эрландом Хеком с таким грохотом, что Нина испуганно выглянула из детской. Она махнула ему рукой, чтобы он зашел к ней и Юнасу, и он рванулся туда, как загнанный заяц.

Эрланд остановился у порога. С его дождевика ручьями стекала вода, и скоро на полу образовалась лужа.

— Что здесь происходит? — спросил он.

Я кивнула в сторону детской.

— Еще один, — лаконично проговорила я. — Еще один, который что-то знает.

— Бьёрн-Эрик? Что он может знать? Ведь он тогда был еще совсем ребенком.

— Он, во всяком случае, до смерти перепуган. Лидия боится, Манфред бесится, Лаге нервничает, но Бьёрн-Эрик и Агнес — они до смерти напуганы.

— Да, — сказал он задумчиво. — Я должен как можно скорее узнать, почему это так.

Я процитировала Лидию:

— А потом? Что будет потом?

— Потом я уеду… и постараюсь, наконец, забыть.

— А если окажется, что на самом деле кто-то другой совершил то, за что ты отсидел в тюрьме — как ты это воспримешь? Как радость и облегчение или как потребность отомстить тому, кто причинил тебе так много зла?

— Я не могу ответить тебе, Пак. Это зависит… от разных причин.

— От чего это зависит? От того, кто это?

— Да, отчасти… И потом… радость — это чувство, для которого в моей жизни уже нет места. Хотя, конечно, хорошо было бы перестать думать об этом, перестать сомневаться, мучиться от всяких отвратительных навязчивых видений.

— Ты не хочешь зайти?

— Нет, спасибо, я слишком мокрый. Я только хотел переговорить с комиссаром Виком.

Я сказала, что Кристер уехал, и обещала передать ему, когда вернется, что Эрланд хотел его видеть.