Незнакомец. Шелк и бархат

— То, что я сказал. Она ушла, так ничего мне не сообщив.

— Ушла? Почему? Вы поссорились?

— Не-ет. Я больше не ссорюсь с людьми. Для этого нужно интересоваться ими, испытывать чувства, которые этих людей могут задеть.

— Вы утверждаете, что не испытывали никаких — ни положительных, ни отрицательных — чувств к этой женщине?

Он переводит свет фонарика, на минуту освещая Агнес — ее бледное, как воск, лицо, ее волосы, с которых стекает вода. Эрланд молчит, ничего не отвечая, и тоща он продолжает:

— В таком случае, Эрланд Хек, я берусь утверждать, что вы лжете себе самому и нам с Пак. И вы не можете рассчитывать, что я смогу помочь вам, если будете по-прежнему строить из себя этакого сфинкса в том, что касается ваших отношений с теми, кто сыграл свою роль в вашей драме.

Ему, наконец, удалось вывести Эрланда из оцепенения. Низкий тихий голос прерывается, когда он произносит:

— Помочь мне? Вы… действительно… действительно хотите…? Несмотря на все это?

Его безнадежный жест охватывает мертвое тело, топорик, лужи на полу — все это разом.

Кристер накрывает тело Агнес одеялом и кивает:

— Разумеется. Теперь — более, чем когда бы то ни было. Но прежде всего мы должны вызвать врача и кое-кого из криминальной полиции города Эребру.

Мы как раз собираемся выйти в сумрак облачной и ненормальной теплой ночи, когда появляется Наполеон и проскальзывает в дверь, словно маленький тролль.

— Тут кто-то кричал так, что кровь застыла в жилах. И было непонятно, откуда доносится крик. Но потом с ульссоновского двора запахло трупом, и я вынужден был прийти сюда.

— Но ведь мы достали ее из воды меньше часа назад, — протестую я. — Она… она никак не может пахнуть.

— когда Наполеон говорит, что запахло трупом, — вполголоса поясняет Эрланд, — не надо понимать это буквально. У него чутье на такие вещи. Это скорее из области психики, чем физиологии.

Я вновь начинаю дрожать и заикаться.

— Ты… не хочешь же ты сказать, что… что…

Между тем странный старичок кивает на серое одеяло и бормочет:

— Да-да, этого можно было ожидать. Она всегда была хороша собой. Но спесивая и корыстная, как и ее отец, и больше всего она любила, чтобы другие плясали под ее дудку. Но под конец ей самой пришлось плясать, и танец получился невеселый, это уж точно, да и конец у него уж больно страшный.

Он косится на Кристера и спрашивает с нескрываемым любопытством:

— Как она умерла? Ее застрелили?

— Она утонула, — уклончиво отвечает Кристер, раздраженный его смутными намеками. — Разве вы не могли и этого предвидеть?

Но Наполеон не реагирует на иронию, и никакой дополнительной информации он не дает. В конце концов ему поручают то единственное дело, которое он все время берет на себя и всегда исправно и с ребяческой готовностью выполняет — передать сообщение. Кристер пишет несколько строк на листе из своего блокнота и к тому же вдалбливает ему:

— Скажи только, что здесь наверху случилось несчастье и чтобы он позвонил и вызвал машину «скорой помощи». Ты все понял?

Наполеон убегает.

— А полиция? — спрашивает Эрланд. — Он не должен был попросить их вызвать полицию?

— Лучше я сделаю это сам. Кроме того, осмотр места происшествия все равно можно будет произвести только на рассвете. Но я хотел бы взглянуть на этот склон, который спускается к роднику.

Я иду с ним и снова повторяю свою историю — про ромашки, про черную палку, про куст и мертвую руку в глубине пруда. И тут я начинаю плакать, я плачу и никак не могу остановиться — сперва, прижавшись к пальто Кристера, затем, поняв, что я ему мешаю работать, в полном одиночестве, в ночной темноте за пустынным скотным двором.

Проходит немало времени, прежде чем я осознаю, что рядом со мной стоит Эрланд Хёк. И во второй уже раз за этот вечер мне становится стыдно.

— Глупо с моей стороны так реветь. У тебя, наверное, в сто раз больше причин плакать…

— Жаль, что я не умею плакать. Я помню, что от этого обычно становилось легче.

Он говорит это серьезно, но он больше не кажется мне холодным и недоступным. Мне так о многом хотелось бы с ним поговорить, так многое волнует меня.

Скорбит ли он по Агнес? По-прежнему ли он влюблен в нее? Боится ли он того, что всех нас ожидает? Снова бесконечные допросы, снова подозрения против него, снова суд по делу об убийстве…

Не раскаивается ли он, что вообще вернулся сюда и попросил приехать Кристера Вика? Неутомимого Кристера, который не успокоится, пока не доведет до конца свою мрачную охоту, пока не окружит того или тех, кто виновен в трагических событиях в Черном Склоне и Змеином Озере…

Но человек, который стоит, прислонившись к стене хлева в полуметре от меня, который обращается со мной дружелюбно и с симпатией, к которому я тоже испытываю симпатию — он для меня по-прежнему чужак и незнакомец. Он закрыт для меня, и я не уверена, что вообще существуют ключи, которыми можно было бы открыть эту железную дверь.

Мы молча стоим, словно в почетном карауле, над трупом женщины, лежащей в молчаливом доме.