Незнакомка с родинкой на щеке

Ежели «народовольцы» хотели лучшей жизни русскому крестьянству, то они очень сильно просчитались. Кроме царя и его личной охраны на Екатерининском канале в тот день погиб мальчик четырнадцати лет, служащий мясной лавки. Множество ранений и увечий получили еще семнадцать человек. Не чиновников, не дворян, не помещиков – простых людей «из народа». Того народа, за счастье и свободы которого они так боролись.

Нельзя построить «лучшую жизнь» на залитой кровью земле – просто нельзя. Так не бывает. Это, пожалуй, единственное, в чем я была глубоко убеждена.

Потому не понимала и мотивов тех, кто сочувствовал «народовольцам».

Были же и те, кто не только сочувствовал, но и писал прошения о их помиловании к новому императору, здравствующему и ныне Александру Александровичу. И то не очередной кружок революционеров, не церковники, и не родные «первомартовцев». О помиловании просили писатель граф Толстой и философ Владимир Соловьев.

Как известно, к прошениям император не прислушался. Возможно потому, что тотчас государю были направлены и другие прошения, ответные – с мольбами устоять перед просьбами и наказать преступников немедленно и по всей строгости.

Такое письмо, в частности, писал его превосходительство генерал-лейтенант Хаткевич[34].

— Он считает, что убийство жены – это месть ему лично. За то письмо, - хмуро закончил Вильчинский.

Я выслушала внимательно, не сводя с его лица пристального взгляда. И вынуждена была признать – он отлично поработал. Кажется, Вильчинский, хоть и грубиян, профессионал в своем деле.

Вслух же убежденно сказала:

— Ежели так, то это зверство, которому нет ни понимания, ни прощения… А вы как полагаете, Юзеф? Считаете, это и впрямь революционеры?

Тот безразлично дернул плечами и снова прижал полотенце ко лбу:

— Черт его знает. Вы читали, должно быть: некие тайные источники сообщают, что в Петербурге действует новый кружок. «Рокот». Они называют себя преемниками «народовольцев».

Я рассеянно кивнула, но сказать мне не дал Глеб Викторович, резко заметив:

— Я бы на вашем месте, Юзеф, не слишком доверял этим «тайным источникам», которые прячутся за анонимностью. Анонимам, как известно, можно писать любую ересь – и ничего им за это не будет. А нам с вами напрямую отчитываться перед Грессером. За каждый шаг! – И уже чуть мягче прояснил нам свою точку зрения: - К чему бы «Рокоту» называться преемниками «Народной воли», ежели и сама «Народная воля» не полностью уничтожена? Я полагаю, что нет никакого «Рокота». Все выдумка этого газетчика, что ссылается на «тайный источник». Как, говорите, его фамилия?

— Орешин, - вяло отозвался Вильчинский. – Из «Невского рассвета». Он первым был, потом уж остальные подхватили.

— Вот и пошлите кого-нибудь из своих к тому Орешину, чтоб впредь думал, о чем писать.

Я молча переводила взгляд с одного лица на другое – что и говорить, мне было не по себе при этом разговоре. Все самое отвратительное, что слышала я о жандармерии, воплощалось на моих глазах: вместо того, чтобы искать убийцу женщины, бравые сыщики намеревались спустить собак на этого журналиста. Тем более что «Рокот» — вовсе не выдумка.

— Господа, - я попыталась привлечь их внимание. – Позвольте, покажу вам что-то…

Не тратя время на объяснения, я вынула из-за подкладки ридикюля листовки, что нам подбросили – и раздала мужчинам.

Это была тонкая, плохого качества бумага, по размеру чуть больше книжной страницы.

«Рокотъ, — напечатано типографским способом крупно и броско. - Выпускъ № 3 отъ 7 сентября 1885 года».

Ниже, чуть мельче, следовали либеральные лозунги: амнистировать политических заключенных, провозгласить свободу печати, слова, избирательных программ. Говорилось о необходимости свержения нынешнего тиранического правительства и создания нового, куда входили бы представители всего русского народа. Что любопытно, специально оговаривалось равенство мужчин и женщин. Да и в целом, лозунги могли бы показаться весьма неглупыми… ежели не задумываться о способах, которыми «рокотовцы» собираются всего этого добиваться.

Фустову и Вильчинскому, разумеется, о своих мыслях я не сказала.

— Откуда это у вас? – с дотошностью поинтересовался Глеб Викторович, едва взглянув.

Взгляд его, обращенный на меня, был прямым и въедливым. Возможно, он прикидывал сейчас, не я ли сама выпускаю эти листовки, разместив печатный станок в своем будуаре?

Вильчинский, молча и с любопытством, позабыв даже о больной голове, вчитывался в написанное.

— Под дверь подбросили, - ответила я, чувствуя себя неловко. И попыталась переменить тему: - Третий выпуск – совсем молодой кружок, заметили?

— И, вы полагаете, начать они решили с мести тем, кто казнил «первомартовцев»? - Фустов был полон скепсиса.

— Вы не читали оборот, - вмешался Вильчинский, складывая листовку пополам и убирая ее во внутренний карман. – Они там прямо признаются в убийстве генеральши. И пишут, что на сем не остановятся: будут другие жертвы.