Незнакомка с родинкой на щеке

— «Рокот» существует, Лида, - сказал он убежденно. И поднялся из кресла, чтобы вкрадчиво посмотреть в мои глаза. – Действительно существует. И он гораздо опаснее «Народной воли», потому как все написанное в листовках – правда.

Признаться, ему удалось убедить меня. Или хотя бы заставить сомневаться. Доводов, чтобы возразить, я не нашла…

Глава XXVIII

После нашего разговора настроение ехать в оперу пропало не только у меня, но и у Жени. Куда разумнее было вовсе остаться дома в этот вечер – да только там, в Мариинском театре, нас должны были ждать chère maman Людмила Петровна и tante aimée Галина Ильинична. Да-да, maman решилась взять реванш за Женин вероломный побег с собственных именин и все-таки похвастаться невесткою – то есть мною. В другой бы раз мне это непременно польстило… Но сегодняшний вечер совершенно точно был неподходящим, чтобы демонстрировать, как счастливы мы с мужем: в экипаже мы ехали словно чужие. Раз пять Женя повторил, что хотя бы сегодня нужно позабыть о «Рокоте», да только ни я, ни он позабыть не могли – куда там…

Взбудораженная, напряженная, будто струна, я не рассталась с Жениным револьвером даже перед поездкой в театр. Уложила его на дно маленького алого ридикюля и, надо сказать, ни разу о своем решении не пожалела… Хотя изрядно поволновалась, когда увидала на входе в театр пост жандармов. Они хмуро провожали взглядами каждого вошедшего, а некоторых, особенно подозрительных, даже позволяли себе уводить куда-то – вероятно для обыска. К счастью, счесть подозрительной хорошо одетую даму при муже им в голову не пришло.

О жандармах я позабыла, едва мы вошли в роскошный вестибюль театра – тотчас, едва я скинула с плеч соболью накидку, нас ослепила вспышка фотографического аппарата.

— Mille pardon, madame, monsieur[39]! – затараторил франтоватый газетчик, и снова – вспышка. – Для журнала, позволите? Тысячу извинений, madame! Завтра же на первых страницах ваш фотопортрет, vous étiez belle madame[40]! Monsieur…

Газетчик все же стушевался под уничижительным взглядом Ильицкого и мигом исчез.

— Ежели твой портрет и впрямь появится на первых страницах, боюсь, искать люстру станет сложнее, - пошутил муж, наклонившись к моему уху. – Даже извозчики станут узнавать.

Я вспыхнула:

— Ты намеренно это устроил?

— Не переоценивай мои возможности, милая, - усмехнулся супруг. – Всему виной ты сама и твое платье.

Кажется, я чуточку покраснела и поспешила раскрыть веер, чтобы хоть немного прикрыть слишком глубокое декольте.

Впрочем, довольно скоро я поняла, что не так уж и перецениваю супруга… оказалось, что наши места не в удобных ложах на втором или первом ярусе, и даже не в роскошном belétage, где мне однажды посчастливилось смотреть спектакль в обществе дядюшки. Женя вел меня в baignoire – убранные золотом, бархатом и парчой ложи над самым портером, откуда до сцены, кажется, можно дотянуться рукою. Никто не знал, сколько стоят билеты на эти места, потому как в продажу они никогда не поступали, разлетаясь по знакомству самым высокопоставленным особам…

— Твой патрон дал тебе эти билеты? – осенило меня. - Господин Якимов?

— Разумеется, - не стал отпираться Женя. – По-прежнему не знаю, за что ты его невзлюбила, но, как видишь, он всем сердцем хочет исправить положение дел.

— Не сомневаюсь…

Я принялась с удвоенной силой обмахиваться веером, потому как меня бросило в жар, и вообще стало отчего-то не по себе. Еще более это ощущение усилилось, когда Женя извинился и вышел, чтобы встретить в вестибюле мать и тетушку – а я осталась совсем одна.

Ежели верить афишам, давали «Аиду». Петь должны актеры первого состава итальянского Teatro alla Scala, и это была премьера в Петербурге – значит, самый цвет столичного beau monde явился нынче в театр…

Нет, я не дикарка, разумеется, мне приходилось бывать в высшем свете – на балу, который давал Смольный в честь визита императора, или, когда дядюшка выводил меня в общество. Но тогда я представляла собою довольно скромно одетую девицу, которая, прямо скажем, едва ли выделялась на фоне прочих дебютанток. А нынче на лучших местах, в baignoire, я будто сама была на сцене – в бриллиантах, что дарил Женя по случаю помолвки, и в им же выбранном платье из ярко-алого атласа с черными вставками и огромным турнюром. Я кожей чувствовала, что обращены на меня десятки лорнетов, и почти слышала, как совещаются меж собою те господа из ложи напротив – мол, кто же эта belle inconnue[41].

Я знала, что выгляжу нынче более чем недурно… но отчего-то хотелось забиться в самый дальний угол, а не сидеть здесь, будто кукла на витрине.

Невольно вспомнилось, что дядюшка, бывая в обществе, предпочитал избегать такого внимания: лучшими местами в театре он полагал отнюдь не baignoire, а второй ряд стульев на третьем ярусе балкона, где он сам был не слишком заметен, но откуда открывался прекрасный вид на весь зал и сцену.