Незнакомка с родинкой на щеке

И даже мелькнула мысль, что дядя, возможно, не в отъезде был, а знал или же догадывался о том, что со мною происходит… Быть может, он даже искал меня.

— Мы уходим отсюда, немедля, - Платон Алексеевич плотно сжал губы и взял меня за руку. – А вы, Якимов, станете отвечать за самоуправство! Уж я этого не забуду – будьте уверены.

— Нет-нет, - тот только улыбнулся, а караульные тюрьмы живо перегородили нам дорогу, - Лидия Гавриловна должна прежде дать показания. Произошло убийство, и замять его невозможно. Как бы вам того ни хотелось, ваше сиятельство. – И теперь у меня спросил: - Вы ведь держите слово, сударыня?

— Разумеете, - куда смелее, чем прежде, ответила я.

— Так что – признаетесь в убийстве?

— Что вы несете, Якимов! – вскипел Платон Алексеевич. – Лидия никого не убивала!

Якимов же оставался бесстрастен:

— Это правда, Лидия Гавриловна? Так кто застрелил ту несчастную женщину, если не вы?

Вот он, момент истины. Ответила я очень негромко, глядя на Якимова прямо и бескомпромиссно:

— Николай Тучин.

Разумеется, это тоже неправда. Тучин не убивал Иду Шекловскую – но я и не собиралась изобличать ее убийцу. Куда важнее для меня было поглядеть, как поведет себя Якимов, услышав имя Тучина.

И по той панике, что на миг вспыхнула в его глазах, поняла – угадала.

Реакция даже превзошла мои ожидания: Якимов нервно бросил взгляд на Платона Алексеевича, потом снова на меня – и только потом сумел взять себя в руки. О да, он прекрасно осознавал, что грозит ему лично, ежели связь его со студентами-террористами вылезет наружу.

Я же впервые за долгое-долгое время сумела вздохнуть полной грудью. И, не обратив внимания на мертвенную тишину в кабинете, продолжила, невинно осведомившись:

— Неужто вам знакомо это имя, Лев Кириллович? Боюсь, тогда вам грозят неприятности, потому как именно этот человек убил также и Ксению Хаткевич! Не лично, разумеется – он лишь организовал все, в то время как исполнителем был студент Петр Зимин.

В этой мертвенной тишине я услышала, как кашлянул, прочищая горло, мой дядюшка:

— Ты что-то не то говоришь, Лиди. Сама подумай, разве сумели бы эти двое – студент и библиотекарь – организовать столь громкое убийство? Полагаю, Лев Кириллович теперь услышал все что хотел и не станет тебя более задерживать. Идем!

Дядюшка произнес это с напором и сильнее сжал мой локоть. Даже Якимов как будто меня больше не удерживал. Да только я не придала всему этому значения, продолжив пылко:

— Отчего же вдвоем? Тучин имел поддержку в Главном штабе – вашу поддержку, Лев Кириллович, вашу! Станете отрицать?..

Он не отрицал. Верхняя губа его чуть подрагивала, когда он снова перевел взгляд с дядюшкиного лица на мое, и бросил с величайшим презрением:

— Да что б вы понимали! Девчонка! Чистенькой желаете быть? Правду ищите? Да если не вытравить их всех сейчас – вам адом покажется то, что сделают они с Россией лет через двадцать!

И он дернулся ко мне.

Я так никогда и не узнала, зачем – то ли схватить за руку, то ли ударить, а то ли и вовсе он лишь неловко покачнулся. Но в этот самый момент комната содрогнулась от револьверного выстрела. Якимова швырнуло в сторону, на стол с документами – бумаги мигом покрылись россыпью алых брызг. Но выражение презрения на мертвом лице Якимова так никуда и не ушло.

Я вскрикнула, не помня себя. И обернулась на стрелявшего.

Никто никогда не обращает внимания на лица адъютантов.

В форменном кителе, с чуть надвинутой на глаза фуражкой сбоку от меня стоял Ильицкий. Еще дымился ствол револьвера, что он сжимал в руке.

— Женя… - без сил выдохнула я. И, кажется, по щекам снова покатились слезы.

Но, прежде чем я успела сделать хотя бы шаг, низ живота скрутило от такой боли, что на миг у меня потемнело в глазах. Ноги сами собою подкосились. Однако, падая, я все равно оказалась каким-то образом в объятьях мужа. Я не слышала, что он говорил мне. Зато смотрела в любимые черные глаза и, прежде чем провалиться в беспамятство, кажется, сумела улыбнуться.

Глава XXXIV

Я пришла в себя и первым делом обнаружила, что нахожусь в своей постели. В своей спальной, в своей квартире на Малой Морской. Даже ночная рубашка была моя. И тотчас ошарашила спасительная мысль, что все со мною приключившееся было сном, и только. Несколько счастливейших мгновений я жила этой мыслью… а потом разгорелась свеча возле моей головы, и я увидела склоненное над собою лицо Людмилы Петровны.

Ее воспаленные заплаканные глаза не оставляли сомнений – никакой это не сон.

— Проснулась, милая моя… - maman тотчас положила ладонь мне на лоб. - Хвала Богородице, проснулась! Болит где-то, скажи только?

— Нет, вовсе ничего не болит, - призналась я.

И сама была тем фактом удивлена. Даже мигрень, с которой я не расставалась всю предыдущую неделю, как будто отступила. Но тут я вспомнила, как скрутило мой живот, прежде чем я упала, и почувствовала, как мучительно заныло сердце:

— Мой ребенок… его нет больше?